Читать книгу - "Визит дамы в черном - Елена Хорватова"

Родители боялись отпустить Машу одну в чужой, большой, холодный город, где так много опасностей и соблазнов. Как их девочка, такая юная, неопытная, такая наивная и доверчивая, сможет жить там одна?

Но Маша, словно одержимая, давила и давила на них, требуя переезда в столицу, и не успокоилась, пока не добилась своего.

В первый же день по приезде, оставив отца заниматься всякими скучными делами, касающимися Машиного устройства в Петербурге, она отправилась одна бродить по городу. После захолустного Демьянова столица поразила Машу и величием памятников, и стройными рядами высоких домов, сливавшихся в сплошные линии от перекрестка до перекрестка.

По Невскому, по широким тротуарам из каменных плит двигались навстречу друг другу два потока людей, и никто ни на кого не обращал внимания, не то, что в Демьянове, где каждый встречный — знакомый и с каждым надо здороваться и вступать в разговор. А какие замечательные были на Невском магазины!

Особенно поразили Машу книжные лавки, огромные, с зеркальными витринами. А дома на весь уездный городок была одна жалкая книжная лавчонка, где еле помещались продавец и покупатель, и то торговали там не столько книгами, сколько переводными картинками и леденцами…

На Невском Маша отобрала множество книг, которые хозяин магазина распорядился отправить в ее гостиницу, потом попробовала в модной кондитерской знаменитых филипповских пирожков, посидела за мраморным столиком открытого кафе с вазочкой мороженого, сделала в парикмахерской красивую прическу, купила на плавучей, слегка качавшейся под ногами пристани билет на речной пароходик, медленно тащившийся по Фонтанке…

В гостиницу к отцу она вернулась поздно, когда на Петербург опустился легкий, прозрачный, розовато-серый сумрак летней северной ночи, а в скверах над стрижеными английскими газонами сгустились молочные полосы тумана. Викентий Викентьевич уже не находил себе места, представляя, что дочь заблудилась в незнакомом городе и с ней случилась какая-нибудь беда…

— Папочка, ну из-за чего ты волнуешься? Я, ей-Богу, не понимаю! Привыкай к мысли, что я уже совсем взрослая. Мне просто-напросто очень понравилось в Петербурге и не хотелось возвращаться в этот скучный гостиничный номер…

Отец снял для Маши хорошую квартиру на Малой Морской, нанял прислугу и пригласил небогатую дальнюю родственницу, которая должна была следить за хозяйством и за Машиной жизнью, главным образом, чтобы девочка хорошо питалась и тепло одевалась.

Маша порой даже стеснялась приглашать подруг-курсисток в свои роскошные апартаменты. Другие девочки снимали себе тесные комнаты где-нибудь на задворках, на 15-й линии Васильевского острова, за три рубля в неделю (с самоваром и уборкой) и жаловались на страшную дороговизну и рвачество квартирных хозяек.

Лучшей Машиной подруге Верочке Тарнис родители присылали всего двадцать пять рублей в месяц на все про все, и она как-то ухитрялась сводить концы с концами.

И в то время, когда Верочка мучительно размышляла, может ли она шикануть и купить полфунта сливочного масла за восемнадцать копеек, или лучше обойтись четвертью фунта за девять копеек, Маша позволяла себе оставить во французском модном магазине «Modes et robes» пару-тройку сотен рублей… Но в случае нужды она всегда охотно давала подругам в долг и порой без отдачи.

Учиться на курсах поначалу, пока шли теоретические и естественно-научные дисциплины, было интересно. Химия, физика, ботаника, зоология, физиология — все эти предметы давали Маше так много нового в понимании мироздания, что после первого же семестра она почувствовала, что в интеллектуальном плане выросла на целую голову, и стала свысока посматривать на девочек с других факультетов, изучавших историю или правоведение. Ну что они смогли узнать за семестр? Несколько лишних дат или пару давно ненужных положений Римского права?

Правда, приходилось очень много зубрить, а зубрежку Маша никогда не любила. Особенно донимала ее латынь.

Но как только начались занятия в анатомическом театре, Маша окончательно осознала, в чем состоит главная трудность медицинского образования.

С трудом, сильно мучаясь, она могла препарировать лягушку (хотя в родном Демьянове именно из-за этих лягушек ходили глупые сплетни о Машином зверстве), даже с мышью было уже гораздо сложнее. Но когда группа курсисток-медичек оказалась на первом занятии в анатомичке, мрачном помещении со сводчатым потолком и облупленными кафельными стенами, где на цинковых столах лежали ободранные трупы с оскаленными зубами и скрюченными пальцами, Машу охватил настоящий ужас.

Их подвели к столу, на котором находился худой как скелет труп женщины лет пятидесяти. Преподаватель патологической анатомии в кожаном фартуке и гуттаперчевых перчатках, балагуря с испуганными, бледными девушками, попросил ассистента-прозектора сделать разрез на трупе от подбородка до лонного сращения. Как только брюшную полость вскрыли, раздалось четыре глухих удара об пол — курсистки упали в обморок.

— Барышни, окажите первую помощь своим коллегам! — распорядился профессор. — И впредь советую всем — корсет на занятия по анатомии шнуровать послабее.

Маша сознание не потеряла, стояла, держась за выступ стены, в сторонке, и боролась с дурнотой. В горле катался противный кисло-сладкий ком, ноги казались ватными.

И вот теперь придется бывать в анатомичке регулярно и проводить тут, среди трупов, много часов. Маша не была уверена, что сможет это выдержать… Но ведь, если оставить курсы, придется с позором вернуться домой. Весь Демьянов будет смеяться…

Допустить такое не позволяло самолюбие.

Препарировать трупы Маша так толком и не привыкла. У нее все чаще мелькала мысль — а сможет ли она профессионально заниматься медициной, если у нее в руке дрожит скальпель, когда необходимо сделать разрез на мертвом теле, а по ночам, в кошмарах, перед ней мелькают человеческие органы, лежащие на столе прозектора.

Недостаток практического опыта Маша пыталась восполнить теорией. Каждый вечер, когда в Петербурге по улицам гуляла нарядная толпа, когда зажигались огни в театрах, когда веселые люди спешили в гости к друзьям или в кинематограф, танцевали на вечеринках и ели пирожные в кондитерских, она садилась к письменному столу с учебником или конспектом в руках и зубрила, зубрила, с отвращением зубрила…

В конце концов Маша стала ловить себя на том, что, глядя на идущего рядом знакомого человека, мысленно определяет — какая из мышц сейчас у него сократилась: glutaeus maximus или quadriceps femoris? Это было уже похоже на сумасшествие…

А каким ужасным представал «нормальный физиологический процесс родов», подробно описанный в учебнике по акушерству! А если еще и патология! Маша пыталась вообразить себя роженицей и чувствовала, как глубокая волна отвращения захлестывает ее…

Однако, когда начались клинические занятия, настроение Маши стало меняться. Вместо теоретических положений и мертвых тел, распластанных на цинковых столах, перед ней оказались живые люди — больные, искалеченные, бесконечно страдающие.