Читать книгу - "Архангел - Роберт Харрис"

Келсо почувствовал из открытой двери порыв ветра, взъерошивший волосы на затылке.

Он аккуратно сложил бумаги, отодвинул их от себя; слегка подняв руки и как бы отрекаясь от них, вернулся к двери и едва не поскользнулся на ступеньках. Сел на обветшалую доску, поднес к глазам бинокль и понял, что весь дрожит.

Он сидел так несколько минут, стараясь успокоиться. Он знал, что ему нужно сделать, — то, что должен сделать ученый, — спокойно, осмысленно, без скороспелых истерических выводов подойти к столу, переписать имена и позже проверить их.

Убедившись в двадцатый раз, что среди деревьев нет ни одной живой души, он встал, протиснулся через низкую дверь, и первое, что бросилось ему в глаза, было ружье, прислоненное к стене, а второе — сам русский: он неподвижно сидел за столом и смотрел на него.

У него редкостный дар молчания, вспоминал его секретарь, он уникален в этом отношении в стране, где все слишком много говорят...

Он по-прежнему был в форме, в шинели, на голове фуражка. Золотая звезда Героя Советского Союза, пришпиленная к лацкану, сияла в свете керосиновой лампы.

Откуда он взялся?

Келсо нарушил тишину бессвязным бормотанием:

— Товарищ... вы... я так удивился... искал вас... хотел... — Он нервно расстегнул молнию и достал кожаный мешочек с тетрадью. — Я хотел вернуть вам бумаги вашей матери, Анны Михайловны Сафоновой...

Время тянулось. Прошло полминуты, минута, наконец русский тихо сказал:

— Хорошо, товарищ. — Он сделал какую-то пометку на листе и кивком пригласил Келсо к столу. Келсо подошел, положил на стол мешочек с тетрадью, как некую жертву, призванную умилостивить мстительного бога.

Снова долгая, мучительная пауза.

— Капиталисты, — заговорил наконец русский, положив огрызок карандаша и потянувшись к трубке, — это грабители. Империализм — высшая стадия капитализма. Из этого следует, что империалисты — самые великие грабители за всю историю человечества. Они готовы выкрадывать чужие документы. С легкостью! Они готовы украсть у вас последнюю копейку. Или чужую лодку, да, товарищ? — Он подмигнул Келсо и продолжал смотреть на него, зажигая спичку, раскуривая трубку. Выпустил облачко дыма. — Закройте, пожалуйста, дверь, товарищ.

Начинало темнеть.

Если мы застрянем здесь на ночь, то вообще никогда отсюда не выберемся, думал Келсо. Почему так долго не возвращается О'Брайен?

— Теперь, — продолжал русский, — нужно задать решающий вопрос, товарищ. Как нам защититься от этих капиталистов, империалистов, от этих грабителей? Ответ на этот вопрос тоже имеет решающее значение. — Он загасил спичку резким взмахом руки и наклонился вперед. — Мы можем защититься от этих капиталистов, этих империалистов, этих мерзких пронырливых жуликов в образе человеческом, только проявляя железную бдительность. Возьмите, к примеру, эту норвежскую парочку с их змеиными улыбками. Они приползли на своих червивых брюхах в этот лес, просили: «Покажите нам дорогу, товарищ!» Как вам это понравится? Они, видите ли, проводят так каникулы!

Он помахал их паспортами перед носом Келсо, и тому удалось еще раз увидеть лица этих людей, бандану на голове молодого человека, какую носили поклонники ЛСД.

— Разве мы такие дураки, — вопрошал русский, — такие отсталые, примитивные люди, что не можем распознать капиталиста-империалиста-грабителя-шпиона, когда он пробирается в нашу среду? Нет, товарищ! Мы не настолько отсталы и примитивны. Таким гостям мы преподаем жестокий урок социалистической бдительности — здесь у меня их признания. Сначала они все отрицали, но в конце концов сознались во всем, и больше нет смысла о них говорить. Они превратились, как и предсказывал Ленин, в пыль на мусорной свалке истории. Об этом тоже нечего говорить, и об этом тоже! — Он махал пачкой удостоверений. Лица жертв мелькали перед глазами Келсо. — Это, — говорил русский, — наш решительный ответ на решительный вопрос, поставленный всеми капиталистами-империалистами, мерзавцами и грабителями!

Он откинулся к спинке стула, сложил на груди руки и мрачно усмехнулся.

Ружье было в пределах досягаемости Келсо, но он не мог даже пошевелиться. Возможно, оно не заряжено. А если заряжено, он не знает, как оно стреляет. Но даже если бы знал, он отдавал себе отчет в том, что не сможет застрелить этого русского: в нем таилась какая-то сверхъестественная сила. То он где-то впереди, то вдруг оказывается сзади. То он среди деревьев, то мгновение спустя сидит за столом, разглядывая свою коллекцию признаний и время от времени делая какие-то пометки.

— Но еще хуже — зараза правого уклонизма, — сказал русский после паузы. Он снова разжег трубку, шумно вобрав в себя дым. — Первым из них был Голуб.

— Первым из них был Голуб, — тупо повторил Келсо. Он вспомнил могильные кресты: Т. И. Голуб, стертое лицо, умер в ноябре 1961 года.

Суть сталинского успеха, в сущности, очень проста, он основан на убеждении, которое можно выразить в трех словах: люди боятся смерти.

— Голуб первым поддался классическим примиренческим тенденциям правого уклонизма. Конечно, я тогда был еще ребенком, но его хныканье до сих пор звучит у меня в ушах: «Товарищи, в деревнях говорят, что тело Сталина вынесли с его законного места возле Ленина. Ох, товарищи, что же нам делать? Это безнадежно, товарищи! Они придут и убьют нас всех! Нам пора сдаваться!»

Видели ли вы когда-нибудь рыбаков во время шторма на большой реке? Я видел много раз. Одна группа напрягает все силы, подбадривает своих товарищей и смело борется со стихией: «Смелее, ребята, крепче руль, режь волну, прорвемся!» Но есть и другой тип рыбаков, которые при первых признаках бури теряют присутствие духа, начинают хныкать и деморализуют этим остальных: «Какой ужас, приближается шторм, ложись, ребята, на дно лодки, закройте глаза, авось вынесет на берег».

Русский сплюнул на пол.

— Чижиков в ту же ночь увел его в лес, а наутро мы увидели крест. И так был положен конец хныканью правых уклонистов, и даже эта старая свинья, его вдова, с тех пор как воды в рот набрала. И еще несколько лет спокойно продолжалась работа под четырьмя нашими лозунгами: лозунгом борьбы против пораженчества и самоуспокоенности, лозунгом борьбы за самообеспечение, лозунгом конструктивной самокритики, который лежит в основе нашей партии, и лозунгом, гласящим, что в огне закаляется сталь. А потом начался саботаж.

— О, саботаж, — пробормотал Келсо. — Разумеется.

— Он начался с отравления осетровых. Это случилось после суда над иностранными шпионами, в конце лета. Однажды утром мы увидели, как рыбы всплывают белым брюхом вверх на поверхность реки. Много раз мы замечали, что приманка исчезает из капканов, а зверь не ловится. Грибы высохли, мы едва собрали пуд, чего никогда раньше не было. Даже ягоды в радиусе нескольких километров исчезли — мы не смогли их собрать. Я обсудил эту кризисную ситуацию с товарищем Чижиковым — я был уже постарше, понимаете, и имел право обсуждать положение. Так вот, его анализ и выводы совпали с моими: то было классическое проявление троцкистского вредительства.