Читать книгу - "Волчья стая - Алексей Макеев"

– А что, – спросил Гуров, – ваш покойный шеф придерживался сходных взглядов, несколько нетрадиционных для педагога?

– Представьте себе! Если не еще более радикальных. Иначе бы мы с ним не сработались. Я, кстати, был научным руководителем Давиденко. И диссертационную тему он выбрал не без моей подсказки.

– Даже так!.. – сказал Лев подчеркнуто уважительным тоном. – И какую же? Не беспокойтесь, я хоть и не специалист, но постараюсь понять. Мы ведь по долгу службы тоже в какой-то степени педагоги.

– «Подростковая агрессивность и способы ее канализации в социально позитивное русло», – буркнул Анджей Маркович. – Да и саму идею «Палестры» Алексей, мягко выражаясь, позаимствовал у меня.

– Да ну? – сыграл удивление Гуров. – И как же случилось так, что ваши роли поменялись? Почему вы из руководителя, пусть научного, превратились в подчиненного своего бывшего аспиранта? Логичнее выглядела бы обратная кадровая вертикаль…

– А то вы, господин полковник, не догадываетесь! – со злой тоской в голосе произнес Сарецкий. – Будто не знаете, на ком женился Давиденко и кого заимел тестем. Хотя, конечно, если бы не похабная история с младшим братом Катеньки, то я сильно сомневаюсь, дал ли бы Федор Андреевич деньги на наше богоугодное заведение! Причем ведь даже не деньги все решают, тут и политический вес, и связи, и… Никогда бы Алексей не получил лицензии, если бы не поддержка тестя. Но кто реально руководил все эти годы интернатом – это еще большой вопрос! Только, прошу вас, не сделайте из моих слов идиотского вывода, что смерть Давиденко была мне на руку. Неизвестно еще, соглашусь ли я возглавить интернат, возможно, я вновь вернусь на преподавательскую работу. И вообще…

– Стоп, стоп! – перебил его Гуров. – Что, у Загребельного есть младший сын? Брат Екатерины Федоровны, жены, то есть уже вдовы Давиденко? И что же за история с ним приключилась, в чем ее похабство и как все это связано с «Палестрой»? Только, прошу вас, меньше эмоций и больше фактов.

– Впрямь не в курсе?! – В глазах Анджея Марковича вспыхнула злобная радость записного сплетника, которому представилась лакомая возможность окатить кого-то помоями. – Так я вам расскажу! Об этом скандале даже в газетах писали.

И в следующие десять минут на полковника Гурова обрушился настоящий водопад весьма интересных сведений. Ничего не скажешь: тезис о том, что детки – те еще цветочки, они подтверждали качественно. Лев внимательно слушал: пусть к делу то, о чем, захлебываясь, рассказывал Сарецкий, впрямую не относилось, но… Во-первых, эти данные позволяли взглянуть на родственников убитого под весьма неожиданным ракурсом, а во-вторых, Гуров давно и прочно усвоил: лишних данных в их работе не бывает! Картина из рассказа зама по воспитательной работе вырисовывалась куда как неприглядная… Зато теперь Гурову стало хоть немного понятнее, каким невероятным чудом на пересечении интересов МВД, Минюста и Минобразования произросло такое странное деревце, как специнтернат «Палестра». Гуров уже давно отучился удивляться некоторым особенностям российской жизни, но то, что он услышал, его все же удивило!

– Словом, та еще семейка! – с пылом и пафосом произнес Анджей Маркович и перевел дух. – Пробы ставить негде. А уж Катюша с ее сверхразвитым, чудовищным промискуитетом… Ошибка природы! Не фатальная, но все же – ошибка. Досталась Алексею подруга жизни, а ведь предупреждали его, дурака. В том числе и я предупреждал.

«Что верно, то верно, – мысленно согласился Гуров со своим собеседником. – Вся семейка хороша, а дело Геннадия Загребельного есть смысл поднять из наших баз данных. Но, уверен, если копнуть поглубже личные дела остальных воспитанников специнтерната… Думаю, что там еще и не такое можно обнаружить! Кстати, относительно Екатерины Федоровны, – совсем любопытное получается замечание! Если перевести на русский язык загадочное слово „промискуитет“, то получается, что супруга Алексея Давиденко была готова переспать с кем угодно, когда, где и как угодно. Что добавляет перчика в и так довольно острое варево. Но сам-то Сарецкий как в этом контексте выглядит!..»

– Достаточно, Анджей Маркович, – остановил Гуров не в меру расходившегося обличителя. – Вернемся к другому, чисто психологическому вопросу, поверьте, он важен. Вы говорите, что взгляды Алексея Борисовича на педагогическую теорию и практику были еще радикальнее, чем ваши. Куда ж радикальнее, а? Не любите вы детей, господин Сарецкий. Терпеть не можете, если по правде сказать! Как же так? Как же вы с ними работаете? Как с подростками работал Давиденко? Вас послушать, так патроном вашего совместного детища – я «Палестру» имею в виду – впору считать Карабаса-Барабаса из сказочки про Буратино! Ненависть обычно порождает ненависть. И страх. Его боялись?

Анджей Маркович Сарецкий дробно рассмеялся. Смех его оставлял очень неприятное впечатление: словно рептилия мезозойская вдруг захохотала.

– Ах, господин полковник! Почему-то считается, будто хороший педагог и воспитатель должен испытывать к воспитуемым нежные чувства, – с неимоверным сарказмом сказал он. – Это законченная чушь, недоразумение чистой воды. Вы же не станете утверждать, что души не чаете в своих подозреваемых? В трупах, уликах, вещественных доказательствах и прочих малопривлекательных особенностях вашей профессии? Или взять хирурга! Что он, плачет от умиления при виде гангренозной язвы? Ампутированной конечности? Вонючего гнойного перитонита?

«Какой же ты дурак, – подумал Гуров. – Настоящий врач ставит себя на место больного, мучается его болью и страдает его страданием, иначе это не врач, а коновал. Да, он именно что любит больного! А уж про наши ментовские дела… Станислав бы тебе объяснил! Нет, что с глухим о музыке говорить!»

– И только мы – учителя, воспитатели, педагоги – должны сюсюкать и носиться со стервецами, попавшими к нам в обработку, как дурни с писаной торбой! – соловьем заливался Анджей Маркович, усевшись на любимого конька.

Но останавливать излияния Сарецкого Лев по-прежнему не хотел. Самовлюбленность и самолюбование – это такие состояния души, пребывая в которых человек зачастую невольно раскрывается, выдает что-то важное, то, что постарался бы скрыть от собеседника. Делать нечего: психологический портрет убитого Давиденко придется кропотливо воссоздавать из разговоров с хорошо знавшими его людьми. И если Анджей Маркович не врет, если профессиональные воззрения Алексея Борисовича впрямь совпадали с его собственными, то это дает обильную пищу для размышлений. Чем-чем, а психологией жертвы преступления Гуров не пренебрегал никогда: часто именно в ней кроется то, что послужило для преступника мотивом!

А Сарецкий меж тем, словно прочитав последние мысли Гурова, вдруг заговорил о музыке. Анджей Маркович почувствовал интеллектуальное превосходство над милицейским полковником и уже не столько рассуждал, сколько вещал, читая Льву лекцию на тему: что такое настоящий профессионализм. Иронии сложившейся ситуации Сарецкий не чувствовал начисто. Давно замечено – долгая преподавательская и вообще педагогическая деятельность многих оглупляет, приучает считать себя непогрешимым, а собеседника низводить до уровня дитяти несмышленого.