Читать книгу - "Мозаика - Гейл Линдс"

Это вызывало у нее спазмы в желудке, и она избавилась от него. Мужчины в жизни ей были не нужны.

Она решительно сняла руку итальянца со своего локтя:

— Синьор, вы хотите другую женщину. Не меня.

Алчущие темные глаза сверлили ее насквозь, тянули к себе, уже страстно целовали ее. Он облизнул губы, и всякий намек на добродушие исчез.

— Здесь никто не может сравниться с вами, Джулия. Могу я называть вас «Джулия»? Вы очаровательны, желанны и сладостны...

Она отвернулась:

— Возьмите фотографию. С ней это будет длиться дольше.

Она двинулась к группе коллег-музыкантов, стирая из своей памяти потрясение, отразившееся на его лице. Это был человек, привыкший получать все, что хотел, и любую, которую желал.

Она не будет одной из них. С облегчением она улыбнулась. Затем вспомнила.

Один миг, и, будь она слепа, сверхсексуальный напор вполне мог бы пленить ее. Улыбка исчезла с лица.

* * *

Самое время. До сих пор она не осмеливалась смотреть на стекла или в зеркала, но теперь это необходимо. Особенно сейчас. Особенно после итальянца. Прошлое обволакивало ее слишком плотно.

Пот выступил на лбу. Она должна посмотреть на себя.

Знакомство с собственным лицом — не просто с костями и плотью, унаследованными от родителей, а с тем, как сформировали его время и жизнь. Зрячие люди воспринимают многое как должное, наблюдая каждодневные перемены в зеркалах, и не замечают своего счастья. Десятилетие за десятилетием лица всегда с ними, находясь не дальше биения сердца.

Но ее лицо может принадлежать незнакомому человеку. После стольких лет будет ли оно похоже на нее? Узнает ли она себя?

* * *

Оставшись в туалете одна, Джулия подбежала к обрамленному золотом зеркалу. Сердце глухо билось в груди. Она сняла очки, наклонилась вперед и посмотрела.

Вначале ее ничего не удивило. Белая кожа, глубоко посаженные голубые глаза лазуритового оттенка.

Она потрогала губы, обратив внимание на их полноту и округлость. Нос прямой и тонкий, он придает чертам совершенную симметрию, которой она не помнила. Ее волосы, медово-каштанового цвета, густые и блестящие, вьются по плечам. Она смотрела, потрясенная. Это лицо вполне подошло бы для фотографии на обложку журнала «Космополитен». Большие голубые глаза, тонкий нос, полные и эротичные губы, точеные скулы. На мгновение показалось, что это не она, что эта красивая женщина не может быть Джулией.

Но имелось и еще кое-что... В восемнадцать лет, когда она ослепла, Джулия еще не сформировалась, холст еще ожидал последних прикосновений кисти художника. Теперь, в двадцать восемь, она, как на полотне да Винчи, была полна потаенного знания. Это сквозило в высоких скулах и чистой линии лба, в чуть полуоткрытых губах и обманчиво широко открытых глазах.

Собственное лицо удивило. Она увидела в нем больше боли, чем, как она помнила, ей когда-либо пришлось испытать. Как она стала обладательницей болезненных тайн, о которых ей не известно? Озноб прошел по коже. Воспоминания, казалось, мерцали на периферии ее зрения, они словно обладали странным и сильным запахом. И этот запах был знаком ей. Она вздрогнула и вновь стала изучать себя. Неожиданно она испугалась. Но чего?

* * *

0.01. СУББОТА

Когда прием окончился, мать вывела Джулию в чистую и холодную лондонскую ночь к похожему на таракана такси, которое должно было отвезти их в гостиницу в Белгравии[11]. Задрав голову. Джулия смотрела на черный свод, усыпанный мерцающими звездами. Она упивалась этим великолепием. Потом стала разглядывать улицу, исполосованную огнями движущихся автомобилей. Тени, как эльфы, метались вдоль бордюров, среди деревьев, кустов и пешеходов.

Сейчас, купаясь в великолепии этого замечательного вечера, она дала себе клятву всегда помнить о хрупкости жизни, наслаждаться, пока это ей даровано, закатами и восходами, улыбающимися лицами и всем остальным, чего ей так долго недоставало. Сердце переполняла благодарность.

Но как только они подошли к такси, на Джулию обрушилось чувство вины. Уже четыре часа, как к ней вернулось зрение. Она больше не могла убеждать себя, что это была счастливая случайность или злая шутка судьбы. Она должна рассказать матери.

— Мама...

— Осторожно, дамы, здесь ступеньки. — Таксист открыл настежь дверь и коснулся пальцами фуражки.

Джулия погрузилась в кожаный аромат салона, мать села рядом. Водитель поднял стеклянную перегородку между передним и задним сиденьями. Они были одни.

— Мама, дай мне посмотреть на тебя.

Маргерит Остриан не поняла смысла слов Джулии.

Она повернулась с легкой улыбкой на губах:

— Это опять был просто божественный концерт. Замечательно, Джулия. Что-то в тебе переменилось. Пожалей меня. Я старая и невежественная. Поделись со мной своей тайной.

— Какая же ты старая и невежественная? — ухмыльнулась Джулия. — Я же вижу.

— Что? — В полумраке было видно смятение на лице матери. — Что ты имеешь в виду?

— Я могу видеть,— засмеялась от избытка чувств Джулия. — Вначале это произошло в Варшаве, в тот вечер, когда я играла сонату Бартока. И сегодня снова, перед тем как я начала играть этюды. Не знаю, в чем тут дело. Но ведь именно об этом говорил психиатр, помнишь? Если зрение вернется, это может случиться неожиданно. Точно так же, как явилась слепота. Первый раз, в Варшаве, оно тут же исчезло. А сегодня нет. Я все еще вижу!

Маргерит была поражена. Это был единственный дар, который она пыталась купить дочери, но не смогла. Пока такси дергалось в поисках промежутка между движущимися машинами, а затем вливалось в их поток, эмоции ураганом проносились в ее душе — шок, недоверие, беспокойство. Она давным-давно перестала верить в чудеса. И все-таки...

— Ох, Джулия! — Она трепетала от надежды. — В это трудно поверить...

Джулия сдвинула на лоб темные очки:

— На тебе серебристое платье и изумрудные сережки, подарок дедушки Остриана. Твоя губная помада стерлась, но остальной макияж выглядит потрясающе. Прямо от Шанель. Впрочем, дай-ка мне взглянуть, который час.

Пока Маргерит смотрела в изумлении, пытаясь переварить все это, Джулия повернула ее запястье и поглядела на часы:

— Что-то я таких не помню.

Это были часы от Картье.

Голос Маргерит звучал слабо, бессвязно в попытке понять и поверить:

— Они у меня пять или шесть лет. Ты никак не могла видеть их.

Прядь волос выбилась на лоб.

— Ну, уже за полночь. Я устала. А ты? — Джулия спрятала повисшую прядь в мягкий пучок на затылке матери. Пальцы на мгновение застыли. Ее взволновала мысль о том, что она могла теперь оказать матери столь элементарную услугу — поправить прическу.