Читать книгу - "Безумный свидетель - Евгений Евгеньевич Сухов"

class="p1">Через десять минут «Победа» подъехала к трехэтажному деревянному дому, расположенному в начале улицы Тельмана. Около пятисот лет назад по этой улице проходила стена столицы Казанского ханства. Позже, когда Казань стала застраиваться по определенному плану, улица получила название Попова Гора, потому что на ней проживали священники и дьяконы Богородицкого монастыря, что был поставлен неподалеку. После революции улица носила имя русского революционера, государственного деятеля и первого народного комиссара внутренних дел РСФСР Алексея Рыкова. А в конце тридцатых годов прошлого века, когда комиссар впал в немилость, улицу переименовали в честь председателя ЦК Коммунистической партии Германии, депутата рейхстага Эрнста Тельмана.

Улица Тельмана была богатой, со старинными особняками и теремами, с резными нарядными наличниками. Среди них преобладали дворянские и купеческие дома, построенные в стилях классицизм, модерн и ампир, непременно с антресолями и мезонинами, каждый дом имел парадное крыльцо.

До революции на улице Тельмана в основном проживала профессура Казанского императорского университета и зажиточные купцы. После революции, когда ученые с негоциантами разъехались по заграницам, а с деревень в город хлынули крестьяне, чтобы влиться в ряды рабочего класса, пустующие квартиры стали заселять, а потом еще и уплотнять. И там, где раньше проживала одна купеческая семья, теперь размещалось десять.

Именно в таком двухэтажном особняке, занимая комнатку в конце длинного коридора, проживала Гульнура Имамова с малолетней дочерью. Потянув на себя входную парадную дверь, усиленную упругой пружиной, Темирзяев вошел в дом, где под потолком в самом верху лестницы тускло светила лампа, бросая нечеткую расплывчатую тень на дощатые стены.

Коридор был не заперт. Марат Абдуллович прошел до конца – мимо велосипеда, подвешенного на стене, двух коричневых потертых чемоданов, кованого сундука, сложенных друг на друга многочисленных коробок; случайно зацепил ногой швабру, рухнувшую на пол с грохотом; обошел громоздкий шкаф, выпиравший на середину коридора; скользнул взглядом по полкам книг, где, запечатанные в коричневые переплеты, стояли труды классиков, и постучался в последнюю дверь.

На его стук вышла Гульнура Имамова, в простом ситцевом халатике, за ее спиной, держась за подол, стояла кареглазая трехлетняя девочка и с любопытством смотрела на вошедшего.

– Здравствуйте, – произнес Темирзяев как можно мягче.

– Ой, это вы? Здравствуйте, – ответила молодая женщина, обеспокоенно захлопав глазами. – Вы ко мне?

– К вам.

– Это папа? – заинтересованно осведомилась девочка.

– Нет, Рушана, это не папа, – терпеливо ответила Имамова. – Вы не обращайте на нее внимания, – взглянула на смутившегося майора хозяйка. – Дочка всем мужчинам так говорит. Своего папу она никогда видела. Ильдар пришел в сорок четвертом с фронта в отпуск, пробыл здесь неделю и опять ушел. В сорок пятом погиб в Австрии, в апреле похоронку на него получила… Его вот нет, а дочка на него похожа. Спасибо ему за это, хоть какая-то память, а так ничего бы от него не осталось. – За спокойными, почти равнодушными словами пряталось хорошо скрываемое и не до конца выплаканное горе. Сколько же сейчас таких женщин… И не сосчитать! – А вы проходите, чего же у порога выстаивать.

Поблагодарив, Марат Абдуллович прошел в комнату. Половицы под его осторожным шагом слегка заскрипели. В комнате было натоплено, слегка пахло смолой. В самом углу комнаты стояла каменная печь и прожорливо потрескивала полыхающими дровишками.

– У меня к вам пара вопросов. – Майор присел на стул, стоявший у круглого стола. – Где вы были четырнадцатого феврали с половины девятого до половины десятого?

Женщина без особой нужды стала поправлять на затылке волосы, уложенные в плотный клубок. Чего же она так напряглась?

– В это время я как раз к сестре направлялась.

– А вы никого из знакомых не видели?

Небольшая заминка, после которой она уверенно отвечала:

– Я видела Адольфа Карловича Рауде, мы даже с ним немного прошли до остановки на улице Кирова. Потом он сел на свой трамвай, а я уже направилась к сестре.

Определенно Имамову и бухгалтера Рауде связывает что-то личное. Но это уже их дело. Главное, что бухгалтер не мог в девять часов вечера находиться в конторе промыслового кооператива «Путь Октября». Он действительно по выходе из конторы дошел до трамвайной остановки на улице Кирова, дождался первого номера трамвая, сел в первый вагон и поехал домой.

– Если я уж здесь, у меня еще к вам один вопрос будет. А как Волосюк относился к убитой Поздняковой?

Женщина повела неопределенно плечами и ответила:

– Хорошо к ней относился. Я бы даже сказала, что лучше, чем к другим. Например, к Новому году он подарил Моте позолоченные сережки «Калачи». Помнится, девочка очень обрадовалась этому подарку. Всем показывала… Мне тоже.

Записав показания Имамовой в блокнот, Марат Темирзяев ушел.

* * *

Едва Темирзяев вернулся в отдел, как в кабинет постучали.

– Входите.

Вошел дежурный и бойко доложил:

– Товарищ майор, с вами хочет встретиться одна женщина. Говорит, что видела Николая Волосюка вечером четырнадцатого февраля. Ее показания расходятся с тем, что Волосюк рассказывал о себе ранее.

– Пусть заходит, – разрешил Марат Абдуллович.

Через минуту порог кабинета перешагнула немолодая женщина с обильной сединой в черных густых волосах.

– Я о Волосюке вам хотела рассказать.

– Присаживайтесь, – указал майор на один из свободных стульев, стоявших подле стола. Когда женщина опустилась, аккуратно подобрав под стул ноги, Темирзяев произнес: – Как вас зовут? Представьтесь, пожалуйста.

– Я Марфа Лукоянова, два месяца работала у Николая Григорьевича Волосюка уборщицей. Две недели назад уволилась.

– А почему уволились?

– Помещение в кооперативе больно большое, а я его одна убирала. Никаких помощников у меня не было. Хоть бы обувь вытирали! Все в грязных сапожищах ходят, грязь разнесут по всему дому, а мне убирать как проклятой. Вот я и уволилась. Я сейчас в ателье по пошиву одежды работаю. Чистота кругом, грязи совсем нет, а платят куда больше!

– Понятно. Рассказывайте, что хотели нам сообщить.

– Ателье, где я сейчас работаю, недалеко отсюда… Так вот, когда я домой с работы возвращалась по улице Ухтомского и проходила мимо бывшего дома купцов Тихомирновых в половине девятого вечера… ну или около того, то видела, как Николай Григорьевич направился к входной двери в свою квартиру. А потом вдруг остановился, развернулся и пошел в обратную сторону. Поднялся по ступенькам на второй этаж и постучался в двери конторы. «Открывай, – говорит, – это я».

– А что же ему ответили?

– Не могла я слышать, – обескураженно произнесла женщина, – далеко от меня было.

– А дверь Волосюку открыли? Вы видели?

– Этого я не видела, врать не хочу, потому что дальше уже пошла. Домой торопилась, – пояснила она. – Пошто мне разглядывать, вошел кто или не вошел? Некогда мне было… Если бы знала, чем дело обернется, так непременно подождала бы да посмотрела. Вот это я хотела сказать.

Отпустив свидетельницу, майор Темирзяев призадумался.

Конечно, Матрена не могла не открыть дверь Николаю Григорьевичу. Одно дело бухгалтер или торговый агент, которым можно дать от ворот поворот. Рабочее время закончилось? Закончилось. Так вот: будьте добры, ступайте домой и в неурочное время не беспокойте… И совсем другое – сам председатель промыслового кооператива Волосюк. Это уже было бы нарушением трудовой дисциплины. А вот вошел или не вошел Волосюк в помещение, Марфа Лукоянова уже не видела. Надо полагать, что Волосюк все-таки вошел. Иначе зачем стучаться и требовать открыть дверь? С ним следует поговорить более обстоятельно.

Уже на следующий день Темирзяев вызвал его в свой кабинет на допрос.

– У меня к вам вот такой вопрос, – начал Марат Абдуллович, когда Волосюк разместился за столом напротив него. – Свидетель Марфа Лукоянова утверждает, что видела, как вы возвращались в контору артели. И было это как раз приблизительно около половины девятого вечера. Что вы на это можете ответить?

– Даже не знаю, как вам ответить на это заявление Лукояновой. У меня не было никакой надобности возвращаться в контору. Все, что было нужно, разные неотложные вопросы, я уже решил с бухгалтером. Остальные дела могли преспокойно дождаться следующей недели. И, выйдя с бухгалтером Рауде из конторы, я отправился прямиком домой. Относительно заявления Лукояновой о том, что она видела, как я вернулся в контору артели, могу сказать… – Николай Григорьевич говорил спокойно, даже где-то безучастно, – что этой Лукояновой померещилось… В феврале и в семь часов уже темно, а в половине девятого – и подавно темень беспросветная. У нас один фонарь на всю улицу. И тот едва светит… Чего она могла видеть-то? Бывает, идешь по улице и ни черта не видишь, куда ступаешь. Если дороги не знать, так все ноги переломать можно да лоб расшибить. Ошиблась она, не иначе. Да и соврет – недорого возьмет. Она ведь за воротник закладывать любит. Именно из-за этого я ее и уволил. Допускаю,