Читать книгу - "Забытое убийство - Марианна Сорвина"

Стремясь предупредить нападки правых радикалов, Де Гаспери логично возразил, что не стоит опасаться появления на базе университета нового центра итальянского ирредентизма, поскольку именно отказ от культурного равенства и приводил ранее к националистическим волнениям итальянской стороны. Отношение «популистов» к университетскому вопросу он назвал «политикой бессердечного упрямства». Де Гаспери объявил, что пора наконец принять решение и «покончить с туманным состоянием между надеждой и тревогой».

Закончил он свою речь предупреждением:

«Тот, кто хоронит идею факультета, навлекает на свою голову новые проблемы, потому что факультетский вопрос будет восставать из могилы вновь и вновь»^[390].

Пока эти двое изощрялись в афористичности, позади каждого из них росла группа сторонников, что превратило университетский вопрос в политический тупик. Риторическая дуэль окончательно сделала их антагонистами, после чего австрийскому парламенту оставалось довольствоваться ролью зрителя или в крайнем случае статиста, выходящего на сцену с предложением подавать на стол.

Эта борьба за итальянские интересы продолжалась до 1914 года и стала одной из роковых проблем Габсбургской монархии – государства-колосса, поглотившего множество национальностей и в конце концов погребенного под их спудом.

Но внутренние трудности и противоречия в решении таких проблем показала именно полемика между Де Гаспери и Баттисти, представителями одной национальной группы. Первый предлагал поэтапную работу вместе с правительством, второй провоцировал развал страны, отмежевание итальянцев и войну.

Де Гаспери видел будущее многонациональной империи в равновесии национальных прав и постепенном замещении немецкого превосходства на конгломерат центра и национальных меньшинств. Готовность к компромиссу Де Гаспери объяснялась стремлением к легитимности, то есть реальному праву на существование международных союзов. Разнонациональные сообщества с политической и прагматической точки зрения должны быть готовы к переговорам. В этом будущего политика Де Гаспери не смог переубедить даже двадцатидневный арест в Инсбруке, временно приравнявший его к бунтовщикам и революционерам. Тем более что в камере, как мы помним, он писал не революционные манифесты, а курсовую работу по «Фаусту».

12 августа 1914 года депутат Венского парламента доктор Баттисти с женой и тремя детьми вышел из своего дома в Тренто и добрался до итальянской границы. Они поселились в Милане. Как раз в это время Италия объявила о своем нейтралитете.

28 июля 1914 года закрылся Венский парламент, а в сентябре в Риме появился Де Гаспери. Это произвело ошеломляющее впечатление на его земляков. В письме своему товарищу Джованни Педротти^[391] Чезаре Баттисти сообщает: «Сегодня я натолкнулся на депутата Де Гаспери. Когда я его увидел, на меня будто затмение нашло. Будь со мной тогда какой-нибудь молодой человек, я бы его отправил за ним проследить»^[392]. Он был уверен, что Де Гаспери – австрийский шпион.

С октября 1914 года до мая 1915 года Баттисти ездил по городам и выступал с политическими лекциями в университетах Италии, всюду встречая восторженное признание. На его митинги охотно собиралась возбужденная толпа – та самая «la folla criminale», о которой писал его соотечественник Сигеле.

* * *

После объявления войны в августе 1914-го совсем недолгий отрезок времени, меньше года, Де Гаспери ощущал свою значимость и достиг, казалось, расцвета собственной личности как политик и католический дипломат. Это был тот самый недолгий и зыбкий период нейтралитета Италии до мая 1915 года, когда трентинский филолог и парламентарий стал полезным звеном переговорных процессов. Он много выступал, участвовал в общественных мероприятиях, встречался с деятелями итальянской и австрийской политики. По словам немецкого историка Михаэля Фёлькля, «В Де Гаспери по обе стороны границы видели ценного партнера, высокопоставленного чиновника от католической Народной партии и законного представителя большей части итальянскоязычного населения многонационального государства. И кульминацией этих контактов стала, конечно же, частная аудиенция у только что избранного Папы Бенедикта XV, с которым Де Гаспери обсуждал ценность мирной политики»^[393]. Не только Баттисти, но и все бывшие трентинские соратники Де Гаспери усматривали в его избыточной активности некие скрытые мотивы – замаскированные личные цели и даже заговор. Относительно первого предположения они были правы. Даже в объятия социал-ирредентистов в начале века рационального Де Гаспери толкнула личная цель – стремление к публичности: едва ли он мог стать заметным политиком, опираясь только на свою германскую филологию или трентский епископат. В провинциальном Тренто сделаться яркой политической фигурой означало – присоединиться к националистам.

Но в 1914 году ирредента воспринимает Де Гаспери с холодной и ревнивой настороженностью. Тогда-то и появляется версия, что католический нейтралист, ратующий за невмешательство, на самом деле австрийский двойной агент, подыгрывающий обеим сторонам в расчете на политическую карьеру.

Вслед за своим мужем сторонницей этой версии стала и Эрнеста Биттанти^[394]. В пику ей – или, наоборот, своему наставнику и политическому предшественнику Де Гаспери? – премьер-министр Андреотти заявлял, что Де Гаспери не только не австрийский агент, но даже не нейтралист, удерживавший Италию за руку. Потому что Де Гаспери – самый первый сторонник «Grande Guerra», он впереди других эту войну с Австрией приветствовал^[395]. Политика, право, удивительная вещь, а политики еще удивительнее: для них оказать медвежью услугу ближнему – порой первейшая задача.

Впрочем, Де Гаспери никогда не был простой фигурой. Хотя бы из-за его юношеского увлечения взглядами мэра Люгера, которые ему припоминают до сих пор. Некоторые его высказывания времен Муссолини тоже кажутся подозрительными с точки зрения демократичности и толерантности. Даже теперь, полвека спустя после его смерти, активно обсуждается вопрос о его антисемитизме в Австрии, о статьях в «Il Trentino», приветствовавших антисемитские законы австрийской империи, о некоторых одобрительных высказываниях по отношению к фашистским расовым установкам уже в Италии. Раньше об этом предпочитали не вспоминать или делать вид, что этого не было. Теперь сторонники прояснения всех акцентов в истории XX века ссылаются на грядущее полное издание его трудов, в том числе и статей, написанных для «Il Trentino»: бессмысленно, дескать, отрицать написанное.