Читать книгу - "Опасные гастроли - Далия Трускиновская"

— Садитесь, сударыня, — я предложил Клариссе стул. Она опустилась с такой грацией, что нашим барышням и не снилось. Сейчас она была не в короткой юбочке и не в импровизированных панталонах, а в благопристойном платье и шали поверх него, и локоны были убраны пристойно, и шляпка выглядела — словно только что из Парижа. Меня вновь поразила страсть балаганщиков к дорогой одежде и способность содержать ее в порядке, невзирая на походное житье.

Презабавная это была парочка — чумазый Гаврюша и девица, которую даже генерал-губернатор не постыдился бы назвать родственницей, так светски она была одета и вела себя. Гаврюша взирал на нее с восторгом.

Оказалось, что господин Штерн недавно открылся в своих замыслах господину де Баху. Тот не слишком обрадовался, но ссориться с властями не захотел и обещал молчание и содействие. Понять Штерна было несложно — близился срок завершения цирковых гастролей, и с каждым днем вероятность появления гонца из Польши увеличивалась.

Поэтому, когда Штерну удалось изловить Гаврюшу (а что прикажете делать с человеком в парике, который бестолково мечется возле цирка и наконец вступает в переговоры с сидящим на пороге нищим?), его доставили в кабинет де Баха и на скорую руку допросили. Допрашивал помощник Штерна, владеющий польским языком. Гаврюша удивился, что к нему обращаются по-польски, но кое-как ответил. Затем вопросы сделались настолько сложными, что его знаний не хватило для разумных ответов, и он перешел на немецкий. Его стали запугивать. Наконец Штернов помощник догадался перейти на русский язык. Гаврюша и по-русски отвечал, что ни к кому из циркового народа не послан, однако объяснить свой маскарад не мог. И его оставили в цирке до темноты, заперев в кабинете, — чтобы ночью тайно перевести в жилище Штерна или куда-то еще, где бы его можно было держать долго.

Но кабинет господина директора имел жалкий вид — оставшись один и приподняв настенный ковер, Гаврюша обнаружил голые доски с преогромными щелями. Соседним с кабинетом помещением была оркестровая ложа. Гаврюша принялся расшатывать доску, но тут появились музыканты и стали репетировать. Он затаился, подглядывал и подслушивал. Некоторое время спустя в оркестровую ложу пришла Кларисса и принесла своему мнимому папаше починенный фрак. Фрак, чтобы не измялся, повесили на спинку стула, и музыканты ушли, чтобы поесть, а Кларисса, к счастью, задержалась — и Гаврюша ее окликнул. Они вступили в переговоры, а кончилось тем, что девочка принесла из шорной молоток, помогла Гаврюше выбраться, и они приколотили выставленную доску обратно. Потом Гаврюша был спрятан на сеновале. После представления Кларисса сумела вывести его из цирка, воспользовавшись визитом водовоза с его преогромной бочкой. А Гаврюша уговорил ее пойти с ним в Московский форштадт, соблазнив поисками убийцы итальянца.

Очень мне его взгляд не понравился — мой переводчик готов был дать Клариссе нож и впустить ее в комнату мисс Бетти, лишь бы прелестное дитя улыбнулось благосклонно.

— Рвение не по разуму! — сказал я Гаврюше. — Идти через все предместья ночью с девицей! А если бы патруль?

— Убежали бы. Алексей Дмитриевич, вы ведь сами хотели поговорить с мадемуазель Клариссой! Вот, привел!

— Хитришь, братец!

Гаврюша, понятное дело, не знал про фальшивого нищего и про убийцу в женском платье. Я решил до поры не говорить ему. И стал любезничать с Клариссой. Она — почти ровесница моих племянниц, а их хлебом не корми — дай повертеть хвостом перед взрослым кавалером. Я, конечно, кавалер в годах, но для того, чтобы точить молодые зубки, пожалуй, еще сгожусь.

Но я не учел, что Кларисса выросла среди молодых мужчин и наловчилась их гонять так, как маленькая кошечка разгоняет оплеухами матерых котов. Многие уже сообразили, что через несколько лет она станет невестой, и господин де Бах даст за ней достойное приданое.

— Как прошло представление? — спросил я наконец.

— Может ли быть хорошим представление, в котором нет главного номера? — вопросом ответила она. И на ее личике был явственное недовольство. Конечно же главным номером она считала «Жизнь солдата»!

— Не может, — твердо сказал я. — Но мне бы хотелось, чтобы гастроли гимнастического цирка завершились успешно. Вы сами видите — цирк мне понравился, я охотно смотрел представления, наездники мне симпатичны… И очень жаль, что господин Матиас повредил спину. Он уже смог сам выступить? Или его заменили?

— Этот дурак Матиас лечится от боли киршвассером! — негодующе ответила девочка. — И всем приходится врать, чтобы господин де Бах об этом не догадался. Конечно же пришлось его заменить!

— Но это было ясно еще в тот вечер, когда он так неудачно соскочил с лошади.

— За это время он мог вылечить спину. Вы, уважаемый господин, живете в обществе, где люди любят болеть. Вам приятно болеть, лежать в постели, звать к себе врачей, и чтобы все приходили в гости — пожелать здоровья. А мы так не можем! Мы лечимся быстро — чтобы завтра уже быть в седле! — воскликнула она с гордостью. А я подумал: вот самая подходящая невеста для нашего Гаврюши, считающего, что жена в доме должна молчать и все делать по указке мужа.

Гаврюша находился в состоянии некого затмения. Если бы белокурая чертовка сказала, что дважды два пять, он и это бы проглотил с радостью. А она видела в нем приятеля, не более, — ее женихом мог стать только тот, кто вольтижирует не хуже покойного итальянца.

Я невеликий дипломат, однако понял — чтобы девочка рассказала про номер «Трактирщица в седле», нужно бы сперва поговорить на приятную ей тему.

— Да и мы, флотские, не любим валяться в лазарете. Я, изволите видеть, отставной штурман. Я знаю, каково ходить по палубе, когда она в шторм встает дыбом. И потому я оценил искусство господина Гверры — я не думал, что можно столь спокойно стоять и двигаться на скачущем коне.

— О, я знаю — нет человека, который бы видел его и не пришел в восторг! — пылко откликнулась Кларисса. — Говорят, Александр «Неистовый» лучший в мире наездник. Если бы Лучиано прожил еще хотя бы два года — он затмил бы брата! Но Александр хитрый, он женился на Лауре, которой уже не детей впору рожать, а нянчить внуков!

Я не ожидал от девочки такой язвительности. Видно, и это качество в ней воспитал гимнастический цирк.

— Лучиано, сдается, хитрецом не был… — подсказал я.

— Да, да! Это был самый лучший, самый благородный в мире человек!

У него были идеалы, знаете? Он мне рассказал как-то, что его идеал — всеобщая свобода, как это было давным-давно во Франции. Он был против тиранов и деспотов, он хотел бросить господина де Баха и уехать в Польшу — воевать за свободу поляков. Но Люциус, к счастью, отговорил его. Все знали, что при Лучиано нельзя сказать дурного слова про Польшу, и если кто говорил «бунт», он тут же возмущенно возражал, что это «всенародное восстание». И русские были его идеалами — те, которых повесили. В Санкт-Петербурге ему рассказали эту историю — он плакал, честное слово, плакал!

Гаврюша даже приподнялся над стулом — в этот миг и он желал воевать за чью-нибудь свободу, лишь бы таким способом добиться благосклонности девочки. Что удивляться — ему было всего двадцать лет.