Читать книгу - "Коллекция - Валерий Аркадьевич Горбунов"

стола. Почему не просто написать — «шеи»? По выработавшейся за долгие годы привычке он иногда нарочно заставлял себя фиксировать внимание на мелких, незначительных подробностях, чтобы не дать страшной картине завладеть его воображением, потрясти, лишить способности рассуждать. Лишь спустя некоторое время, когда первые впечатления, вызванные второй находкой в Москве-реке, улягутся, он оценит происшедшее в полном объеме. Так что к моменту похорон Ольги Сергеевны Смирницкой он уже будет иметь точный план дальнейшего розыска.

…Ваганьковское кладбище, где должны были состояться похороны несчастной вдовы дирижера Смирницкого, являло собой тревожащее зрелище вечной борьбы жизни и смерти. Смерть напоминала о себе бесконечной чередой маленьких загончиков, обнесенных, в зависимости от возможностей, желания и достатка наследников, разномастными железными оградами — от самых хилых, крашенных масляной краской или вовсе некрашенных, ржавых, до чугунных, кованных по заказу. Так же разнились друг от друга и сами надгробия: одни хватали за душу молодостью усопшего, глядевшего с вкрапленной в скромный камень фотографии, другие тешили взор матовым блеском мраморных изваяний и сверканием витиеватых золоченых надписей. Однако и бедные надгробия, и богатые, аляповато-безвкусные, и, наоборот, сделанные с отменным вкусом и тщанием — все они в равной степени свидетельствовали об одном и том же — о беспощадной жестокости смерти, с которой не может примириться ничто живое. Взгляд так и норовил зацепиться за все, что говорило не о смерти, а о жизни, непрерывности ее процесса; прилив радости вызывали и бурный рост зеленой травы по обе стороны утоптанной сотнями ног дорожки, а также там, за оградами могил, и яркость цветов, положенных кем-то на беломраморную плиту, и щебетание птиц над головой, и движение пухлого облака в ярко-голубом, прогретом майскими лучами небе.

Шуршали приглушенные голоса:

— Бедная, бедная. Такая милая женщина! Кто бы мог подумать, что у нее есть враги…

— Это все он… Если бы она с ним не связалась…

— Он и она… кто бы мог подумать!

— А что, этот ее скрипач тоже здесь похоронен?

— Да нет… Он на Немецком кладбище… А ее хоронят рядом с мужем, за оградой есть место…

— С мужем… Знал бы — в могиле перевернулся…

— Чего в жизни не бывает…

— Так-то так, да ужас-то какой!

— Не говорите…

Коноплев стоял в толпе, прислушиваясь к разговорам и внимательно приглядываясь к собравшимся. Народу, к его удивлению, было много. Пришли сослуживцы Лукошко и мужа Ольги Сергеевны, музыканты оркестра. Их привело сюда желание узнать хоть что-нибудь определенное о страшной и загадочной гибели двух знакомых им людей. Однако, судя по вспыхивавшим то тут, то там разговорам, никто ничего толком не знал. Да и что тут удивительного, сам Коноплев, которому по должности полагалось все знать, еще только-только начинал приподнимать завесу над случившимся.

— Привет!

— Привет! — Николай Иванович повернулся, давая место рядом с собой следователю Ерохину. — Как вы думаете, он здесь?

Под словом «он» Николай Иванович подразумевал не кого-нибудь, а убийцу, которого, согласно широко распространенному в народе поверью, обычно приводит к могиле жертвы нечистая совесть. Ерохин понял его, он хмыкнул, не одобряя несерьезности Коноплева, и отвернулся, оглядывая участников похорон.

— Здравствуйте, Николай Иванович!

Коноплев резко обернулся и увидел Бориса Никифоровича Зайца. После неприятного объяснения по поводу пропавших скрипок Николай Иванович меньше всего был расположен к общению с историком. Однако тот заговорил с ним как ни в чем не бывало:

— Вас, конечно, интересует, что привело меня сюда, на кладбище, в эту юдоль печали и скорби? Должен вас огорчить — не больная совесть преступника… Нет… Я имел честь быть знакомым с мужем Ольги Сергеевны, дирижером Смирницким. Неоднократно бывал у них в доме…

— Значит, ваш интерес к музыке не ограничивается интересом к старым скрипкам? — спросил Николай Иванович.

Заяц болезненно поморщился:

— Далась вам эта скрипка… Кстати, как идет розыск убийцы Лукошко?

— Удалось обнаружить кое-что чрезвычайно интересное, — с подчеркнутой нарочитостью произнес Коноплев.

— Что именно? — на лице Зайца промелькнуло выражение беспокойства. — Впрочем, это не мое дело. Желаю удачи…

— Пропустите, пропустите… Дайте пройти! — энергично расталкивая толпу, к могиле пробиралась немолодая уже, ярко накрашенная женщина. Это была соседка Лукошко Изольда. Узнав Коноплева, она нахмурилась и отвернулась. «Не везет тебе, голубушка, на ухажеров, — подумал Коноплев. — Один в могиле, другой в тюрьме теперь. Только и остается, что по кладбищам бегать».

— Как, вы тоже здесь? — раздался над ухом Коноплева тихий интеллигентный голос. Николай Иванович обернулся и увидел профессора Александровского. Подполковник не мог скрыть удивления:

— А вас что сюда привело? Вы ведь, кажется, не знали покойной.

— Стариков тянет на кладбище, — туманно ответил коллекционер. — Должно быть, не терпится увидеть, что нас ждет в ближайшем будущем.

— Ясно — что… Как сказал Гете, смерти можно бояться или не бояться — придет она неизбежно.

На лице Александровского появилось досадливое выражение:

— Я не люблю разговоров о смерти. Даже на кладбище стараюсь думать о жизни. Тем более что в тяжбе с мертвыми живые всегда правы…

— В том числе и их убийцы?

Александровский опустил голову, так что седая борода уткнулась в грудь. Задумался. Сказал:

— О мертвых — или хорошее или ничего. Но вот какая мысль не отпускает меня: откуда грабители, побывавшие в моей квартире, смогли узнать, где хранится ключ от сейфа?

Коноплев заинтересовался:

— А Лукошко знал, где находится этот ключ?

— Знал… Однажды, желая показать ему одну вещицу, я на его глазах открыл сейф.

— А кроме него никто?

— Никто!

— Уж не об этой ли своей вине перед вами он пишет в своем письме?

Александровский приблизил свое заросшее седыми волосами лицо к лицу Коноплева и шепнул:

— Как вы думаете, такое возможно?

Коноплев не успел ответить. Какой-то мужчина начал произносить речь у могилы. Поминал он главным образом не Ольгу Сергеевну, которую, по-видимому, знал плохо, а ее ранее умершего мужа, своего сослуживца. Как только оратор закончил, двое здоровых мужчин стали подводить под гроб широкие брезентовые ремни, подобные тем, какими пользуются грузчики мебельных магазинов, перенося тяжелые вещи.

Вдруг в толпе произошло движение, люди зашептались. Коноплев оглянулся и увидел Митю, сына покойного Лукошко. Тот появился на дорожке вместе с каким-то пестро одетым молодым человеком, помогавшим ему тащить большой венок из бумажных цветов. Жидковатые Митины волосы разлохматил ветер, но он не мог поправить прически, потому что руки были заняты венком. Бледное лицо выглядело расстроенным, лицо же его франтоватого спутника не выражало ничего, кроме брезгливости. Видно, ему было неприятно на глазах у всех тащить этот венок.

Гроб опустили в заранее приготовленную узкую щель могилы и засыпали землей. Люди стали расходиться. Коноплев ускорил шаг и поравнялся с Митей и его спутником.

— Я же