Читать книгу - "Провокатор - Сергей Валяев"

— Дела? — передернул плечом. — Что-то их не видно. Вы, как всегда, сами по себе, а народец сам по себе.

— Молчать, — насупился, — враг народа.

— Во-во, знакомая песня: слова — ГБ, музыка — партии большевиков.

— Да я тебя в бараний рог за такие слова!

— А-а-а, — отмахнулся. — Кончилась ваша власть, товарищ с бородавками. Вы вечно второй при власти. А скоро и эта власть-сласть кончится, это уж я вам гарантирую…

— Сволочь антинародная! — зарычал вождик, наливаясь пурпурным цветом гнева. — Мы тебя к стенке!.. Расстрелять!..

— Хуюшки, чмо ты бесталанное! — Был беспечен, развалясь на стуле. — Я бессмертный, потому что герои мои бессмертны.

В гробовой тишине за Т-образным столом сидели военные и ответственные люди ВПК и напряженно молчали. Генерал Мрачев держал трубку у лица свекольного цвета. Все, кроме самодовольно улыбающегося чина НАТО, не понимающего ответственного момента, смотрели на генерала с единым чувством тревоги. Наконец тот бросил трубку:

— Ну что, поздравляю! С экипажем машины боевой! — Плюхнулся в директорское кресло и неожиданно свирепо гаркнул: — Что! Господа-чинодралы! Всех уволю! Всех к чертовой матери! — И спокойно обратился к переводчику: Не переводить про мать. Не будем выносить сор из избы.

— Яа, яа, — проговорил Натовец. — Ызба на курых ножычцках?

Генерал Мрачев крякнул и продолжил:

— Что мне Москве докладывать прикажете? Убежала боевая машина с ее Главным конструктором, лауреатом Ленинских премий, героем войны, социалистического труда, и тремя его боевыми товарищами?

— Невероятно! — казнился директор на стуле. — Мне и в страшном сне… Мой старый друг… Товарищ то есть, по работе… — И приподнялся со стула, как нашкодивший проказник.

Генерал угрюмо глянул на несчастного:

— Садись, Никита Никитович, хотя еще насидимся… вместе… — Все заерзали на стульях, захмыкали. — Какие будут предложения?

— Поймать наглеца, — предложил кто-то.

— Поймать? — удивился директор. И пафосно вскричал: — Да вы знаете, что это за машина? Нет, вы не знаете. Это завтрашний день танкостроения! Это по своим боевым и защитным параметрам…

— День завтрашний, а нам расхлебывать сегодня, — ехидно заметил кто-то.

Лаптев сник, махнул рукой, укоризненно взглянул на все самодовольно улыбающегося Натовца:

— Конверсия, мать ее НАТОвскую так!

Лязгающий танковый монстр, поднимая пылевую завесу, остановился у дома № 34 по улице Минина и Пожарского. Во дворах остервенело лаяли собаки, матерились хозяйки со свежевыстиранным бельем, тихо спали безработные танкостроители. В переспевших яблоках сидели их дети — катали фруктовые мячики.

…Боевые старые друзья молча расходились от Т-34. Минин и Беляев — к воротам, Дымкин — к личному авто, Ухов — к колодцу.

— Милости просим, куркуль! — не выдержал Беляев, крикнув в сторону «Победы», которая пряталась в яблоневых ветвях: — Милости вон!

Ухов ухал в себя колодезную воду из ведра и был молод и счастлив.

Дымкин же сел за руль; ключ зажигания хрустнул в замке — «Победа», выехав из яблонь, остановилась у ворот. Беляев демонстративно увел себя к колодцу и тоже там заплескался, как утка.

— Извини, Ваня, — сказал Дымкин. — Поехал я пехом…

— Вижу, — ответил Минин.

— Ужо, наверное, не свидимся?

— Это как Богу угодно.

— Не обижайся, пожалуйста, Иван, да задумка ваша, однако…

— А какая задумка?

— На Москву!

— А почему бы и нет? Пройдем парадом, как в сорок пятом.

— Я за вас, Иван…

— …но без нас.

— Выходит, так…

— Ну, бывай! — И, хлопнув ладонью по капоту старенького авто, Минин отправился к блаженствующим у колодца друзьям.

Бибикнув, «Победа» выкатила со двора, попылила, исчезая за поворотом.

Под яблонями за деревянным столом сидели трое стариков, умытые колодезной водой. На столе стояла бутылка водки. Беляев резал сало, огурцы и хлеб, приговаривал:

— Клопы подыхают, блохи умирают, моль улетает, тараканы спасаются, мухи промеж себя кусаются, а мы живем, хлеб жуем… Ничего, братки, сообразим на троих, по нашенской русской традиции.

Ухов держался за грудь. Минин спросил:

— Что, сердечный, худо?

— Барахлит мой пламенный мотор, — ответил водитель. — Еще гекнусь в чистом поле.

— Не бойся, Леха, — успокоил товарища Беляев, разливая водку по кружкам. — Мы тебя, как солдата, в теплую родную земельку…

— А знаете, почему смерть поставлена в конце жизни? — спросил Минин. И ответил: — А чтобы удобно было к ней приготовиться.

— А вот я помирать и не думаю! — вскричал Беляев. — Назло всем врагам земли русской! Вот им!.. На-ка выкуси! Врешь, не возьмешь! — И принялся крутить кукиши в белый свет.

— Не забудь закусить, аника-воин, — предупредил Минин.

— Эх, братки, — поднял кружку Беляев. — За Родину-мать!

— За Родину, — поддержали его боевые друзья.

Итак, шедевр, повторюсь, мирового киноискусства заканчивался. Я окончательно проснулся, ощущая во рту наждачный язык. Прозвучали прощальные музыкальные победные аккорды, на белом экране выбились выразительные буквы «пиздец», в смысле «конец», и все, праздник для утомленной, скорбной души завершился. Но поскольку уважаемая публика уже давно заложила свои души, то праздник продолжался.

— Господа, господа! Никто не имеет вопросов к режиссеру? — волновался распорядитель.

Мой друг и директор моей судьбы Классов тормошил меня, размякшего в удобном теплом кресле. Я хлопал глазами и трудно ворочал шершавым языком. К счастью, никто не пожелал мне задать вопросы. Все равно бы я не ответил. А если бы ответил?..

Однажды на подобном просмотре одна тучная дама, жена одного из интеллигентных политиканов, засюсюкала, носопырка:

— А вы меня не пригласите сниматься?

— Мадам, — отвечал я весомо, с удовольствием, — ваш прекрасный бюст мы будем использовать в качестве стартовой площадки для будущих звезд порнографических фильмов. Кстати, ваше отношение к оральному сексу?..

Всевельможная дама, поправляя жировые складки на боках, засмущалась:

— Я и мой муж любим пирожные «корсар» и не любим сосиски.

— О-о-о, — восхитился я, — тогда спокоен за ваше светлое будущее, ме-э-едам; тот, кто по ночам тайком от народа давится пирожным «корсар», давно уже построил себе райские кущи.

Тогда мне аплодировали — правду любят все, даже те, кто уже не глотает говнистые сосиски… Впрочем, это уже история. Надо жить сегодняшним днем. Если вечер считать днем.