Читать книгу - "Ассасины - Томас Гиффорд"

Интересно, что бы сказали на моем месте Вэл или сестра Элизабет? Сестра Элизабет, черт бы ее побрал, и этот ее двуликий дружок-итальянец наверняка пьют сейчас где-нибудь коктейли, и оба по горло увязли в интригах и сплетнях и в выборах Папы... Я же живьем сгораю здесь на солнце и уже совершенно обезумел от жары и дискомфорта Короче говоря, мне труба.

На улице лаяли собаки, арабы обступили «Додж» и громко хохотали над чем-то. Из двери под лестницей вышла женщина, тоже в голубом фордовском комбинезоне, и вопросительно уставилась на меня. А потом спросила по-английски, чего мне надобно. Я указал на рекламу коки и сказал, что надобно мне ее и прошу добавить побольше льда. И еще чего-нибудь поесть. Она ушла и через десять минут появилась снова — с двумя большими гамбургерами и бокалом коки, в которой плавали кубики льда. И таким образом, я был спасен, приступ безумия миновал, и мне расхотелось возвращаться домой.

Коробке передач действительно была хана. На ремонт машины требовалось два или три дня, так мне объяснили арабы и техник-смотритель. Выяснилось также, что они знают, где находится древний монастырь под названием Инферно. Хотя все единодушно заявили, что ехать туда — полное безумие. Но поскольку от намерения своего я не отказался, мне обещали водителя Абдулу на грузовике, который должен был приехать утром, и уж мне предстояло уговорить его, за приличную сумму, разумеется. На ночь я могу остановиться в комнате наверху. У меня не было сил болтать с новыми друзьями. К тому же их вряд ли интересовали мои проблемы. И вот, осушив еще пару бокалов коки со льдом, я поднялся наверх и лег спать.

Но сон долго не приходил. Я поменял повязку на ране, растянулся на узенькой койке, ощущая, как впиваются в кожу песчинки, забившиеся между простыней и матрацем. Натянул одеяло до подбородка, в пустыне ночами бывает холодно. Но уснуть все никак не удавалось.

Я без конца перебирал в уме все, что рассказала мне Габриэль Лебек о своем отце, о его грязной сделке с нацистами, о мужчинах на снимке, о таинственной жизни, что вели они на протяжении четырех или пяти десятилетий. Все это было так сложно, так запутано. И еще никак не удавалось связать все эти события с убийством Вэл. Именно поэтому я и хотел отыскать Лебека. Я нутром чувствовал: этот человек на грани полного отчаяния, а потому можно попробовать его расколоть, застать врасплох, надавить, припугнуть... и тогда, возможно, он расскажет больше. Кто-то же должен рассказать мне больше, чем знаю я. А я уже много знал, много чего наслушался, и если он согласится, я могу узнать, почему убили мою сестру. Мне придется поработать над этим Лебеком, но дело того стоит. Если б он не удрал в пустыню, было бы проще. Но раз удрал, я должен идти по его следу.

* * *

Дорогу эту построили сорок с лишним лет назад, во время Североафриканской кампании, с тех пор она простиралась под солнцем и ветрами, никто ею не занимался, и всякий раз, когда машина подпрыгивала на камнях и ухабах, толчки болью отзывались в спине. Я стиснул зубы, вцепился в ржавый и пыльный борт так, что побелели костяшки пальцев, и молил Бога облегчить мои страдания. Грузовик Абдулы тоже являл собой раритет, был брошен отступавшими итальянскими частями. И правильно сделали, что бросили, и следовало признать, что годы ничуть не красили эту колымагу. Рубашка липла к спине, то ли от пота, то ли от крови. Нет, оставалось лишь уповать на милосердие Всевышнего, что это не кровь.

— Долго еще? — крикнул я, наклонясь над кабиной.

Но Абдула, вцепившийся обеими руками в рулевое колесо, лишь буркнул в ответ что-то невнятное и продолжал посасывать вонючую, давно потухшую сигару. Щурясь, смотрел я вперед, через облепленное мертвыми мухами ветровое стекло, но дорогу впереди скрывали клубы песка и пыли. Даже сквозь темные очки я чувствовал, как глазные яблоки прожигает солнце. Опаленный ветром, унесенный песками, я достал из-под скамьи жестяную банку, дотронулся до раскаленного алюминия кончиками пальцев. Потом дернул кольцо и начал глотать горячую воду, стараясь не обжечь губы о края. Ехали мы вот уже семь часов. И я не знал, сколько еще смогу выдержать. И еще удивлялся, что некоторые люди забираются в эти места по собственной воле.

Крылья капота перед нами хлопали при каждом толчке, на каждой ухабине, время от времени лысые шины буксовали в песке, и тогда приходилось вылезать и подталкивать машину сзади. Грузовик, побитый песками с дюн, выглядел не лучше какого-нибудь простреленного пулями автомобиля времен гангстерских войн в Чикаго. Если он доберется до монастыря и там окончательно развалится, на чем я буду добираться обратно? А может, мне вообще придется остаться там, раз обратного пути нет? Или же там ждет меня уже седовласый священник с острым кинжалом, и о возвращении можно не думать?...

И тут вдруг я увидел это. За занавесью песка показалось какое-то приземистое строение. Плотно приникшее к земле, с острыми зазубренными краями, цвета дюн серо-коричневого оттенка, что убегали вдаль, насколько хватало глаз. Мелькнуло, а потом снова исчезло.

Не сбавляя скорости, Абдула указал пальцем вперед, пробормотал что-то, потом надавил на останки тормозов, раздался леденящий душу металлический скрежет, и машина, покачиваясь и содрогаясь всем корпусом, остановилась. Я медленно вылез из кабины, протер глаза грязной промасленной тряпкой, которую протянул мне Абдула, и снова надел солнечные очки.

— Здесь дорога кончается, — объяснил мой водитель, смахивая с губы прилипшую коричневую крошку табака. — Отсюда идти пешком, друг. — Он громко и зловеще расхохотался и сплюнул в дыру, где прежде находилось боковое стекло. — Я возвращаться завтра. Я не ждать. Давай, друг. Платить мне сейчас за то, чтоб я вернуться завтра. Абдула не сейчас родиться, я не такой дурака. — Он снова захохотал, явно в восторге от своего остроумия, и я протянул ему пригоршню денег.

— Да, дураком тебя трудно назвать, Абдула, — заметил я.

— Пробовать раз, будешь жалеть, — буркнул он в ответ и включил мотор.

Я взял сумку и обернулся, среди дюн пролегала еле заметная тропинка. Грузовик тронулся с места, из-под колес вылетели фонтанчики песка и пыли, обдав меня с головы до пят, но мне уже было все равно. Я оказался в самой жуткой на свете дыре и выглядел соответственно.

Монастырь лежал в руинах. И охраняли его останки танка.

Утопая в песке до середины гусениц, он стоял под углом к главным воротам. На борту был едва различим опознавательный знак Африканского корпуса Роммеля, длинный ствол пушки держал под прицелом дорогу, точно в ней сохранился один, последний снаряд. Словно пушка в последний раз с огнем и громом приготовилась салютовать великому Паттону. На секунду показалось, что я вижу какой-то дурной сон, что гусеницы этой машины в крови, а кругом раздается несмолкаемый треск очередей. Но пушка была нацелена в пустоту, кругом одни пески да несколько хилых, скособоченных от ветра пальм. Враг давно исчез. История и время примирили всех, оставив это реликтовое сооружение, выглядевшее столь же одиноко и печально, как последняя елка на рождественской распродаже.

Откуда-то из тени, из углубления в низкой стене вокруг монастырских зданий, выползла тощая собака. Резко остановилась, принюхалась, потом окинула меня разочарованным взглядом и снова отошла в тень. И сидела там, встряхивая кудлатой головой и отгоняя назойливых мух. Мухи здесь были огромные, размером чуть ли не с мой мизинец, казалось, пес играет с ними в какую-то бесконечную игру. И еще казалось, они готовы сожрать живьем этого несчастного пса и все вокруг, с таким агрессивным жужжанием налетали они на него. Но вот несколько дюжин отделились и все с тем же невыносимым жужжанием последовали за мной во двор монастыря, очевидно, учуяв более соблазнительную добычу. Они кружили у меня над головой, а солнце палило столь немилосердно, что перед глазами поплыли красноватые круги. В эти минуты я казался себе маленькой мошкой, застрявшей в раскаленной добела электрической лампочке.