Читать книгу - "Без срока давности - Владимир Бобренев"

Выше уже отмечалось, что после окончания Великой Отечественной войны и особенно когда стали публиковать материалы о зверствах фашистов, деятельность лаборатории по испытанию ядов на людях официально была свернута. Советский Союз выступил с серьезными обвинениями немцев в преступлениях против человечности. Главными доказательствами преступных деяний служили материалы о применении фашистами для умерщвления людей газов, различных химических, биологических препаратов и о проведении других нечеловеческих экспериментов над узниками концлагерей с «причинением людям страданий либо со смертельным исходом». В подобной ситуации было совсем некстати засветиться информацией о том, что точно такие же исследования и приемы осуществлялись и в Советском Союзе. Любые слухи о темных делах Могилевского и его заказчиков угрожали большим международным скандалом.

И он разразился. Точнее, не скандал, а пока нелицеприятный разговор между начальником лаборатории и Муромцевым, еще перед тем как тот покинул лабораторию и порвал связи с госбезопасностью. Инициатором его тогда выступил сам Муромцев. Последний даже грозился поставить перед руководством вопрос об ответственности Могилевского за садистские опыты над заключенными. Это было похоже на провокацию. Григорий Моисеевич напомнил Муромцеву, что наиболее эффективные токсины и яды разрабатывал он лично и сам не раз присутствовал на их испытаниях.

— Почему же тогда вы не возмущались и не протестовали? — усмехнулся начальник лаборатории. — А теперь чистеньким захотелось стать?

Муромцев ничего не ответил. Лишь скривил губы и отошел в сторону. Почему-то (почему?) тот разговор неблагоприятных последствий для Муромцева не имел. До прихода в лабораторию он работал в Институте экспериментальной ветеринарии заведующим лабораторией микробиологии. Там же познакомился с Могилевским. Еще в 1935 году стал доктором биологических наук, правда, без защиты диссертации — по совокупности научных работ. Как видим, тогда подобный путь к получению ученых степеней считался обычным явлением. Ему она была присвоена на основании специального правительственного решения «за выдающийся вклад в развитие науки». Но начальником лаборатории НКВД сделали не его, а Могилевского, что Муромцев, вероятно, переживал долго и болезненно.

Как сам Муромцев рассказывал следователю по особо важным делам Прокуратуры Союза ССР Цареградскому несколько лет спустя, на допросе 4 марта 1954 года, он «был не в состоянии переносить эту обстановку непрерывного пьянства Могилевского, Григоровича, Филимонова вместе с работниками спецгруппы». По его словам, сам Могилевский при проведении испытаний ядовитых препаратов поражал всех своим зверским, садистским отношением к заключенным.

Муромцев утверждал, что «некоторые препараты вызывали у заключенных тяжелые мучения. Ко всему этому у меня начались большие неприятности с женой, которая, видя мое тяжелое нервное состояние и частое отсутствие по ночам, устраивала мне скандалы.

Я заболел, вынужден был вызвать к себе Блохина, начальника спецобъекта, и со слезами уговаривал его помочь мне освободиться от этой работы. С Филимоновым я не стал говорить, так как он к этому времени спился. Очевидно, Блохин доложил обо мне Судоплатову, так как после этого меня на дежурства вызывать перестали…».

Да, дежурства в лаборатории действительно порой и впрямь были невыносимы. В камерах корчатся умирающие «пациенты», и дежурный должен постоянно вести наблюдение за действием того или иного яда, заносить в дневник все признаки проявления отравления до мельчайших подробностей. С момента отравления до наступления смерти.

Выдержать такое нормальному человеку сложно. Одни терпели молча. Другие роптали. Третьи писали жалобы. Но в чем все причастные к деятельности «лаборатории смерти» оказались едины, так это в характеристике руководителя, оценке его способностей и роли в проводимых экспериментах над людьми. Филимонов, непосредственный начальник Могилевского, можно сказать, его приятель, откровенно заявил на допросе: «По-моему, для Могилевского начальство было все. Его можно было заставить делать все что угодно. Он такой был подхалим…»

Примерно через год-полтора после окончания войны Эйтингон получил от Меркулова задание лично поприсутствовать на очередном эксперименте с новыми ядами в лаборатории Могилевского. Говорили, что «материал» — группа пленных или интернированных немцев. Кто они, вроде бы неизвестно, но по бумагам проходили как приговоренные к расстрелу за совершенные военные преступления.

Команда о доставке осужденных в лабораторию пошла к исполнителям. Ну а пока один из новых сотрудников 1-го отдела Балишанский получил задание от заместителя начальника отдела Герцовского взять материалы на троих приговоренных к высшей мере наказания немцев (изменникам Родины, обвиненным в зверствах на советской территории фашистам, а также пленным японцам смертная казнь по-прежнему назначалась) во внутренней тюрьме у ее начальника Миронова. Как это принято, проверил личности заключенных по материалам в отделе «А», то есть сравнил их данные со сведениями в приговорах или решениях особых совещаний. Затем вместе с комендантом НКВД Блохиным, начальником отдела Яковлевым осужденных доставили в помещение, где приговоры приводились в исполнение. Вслед пришло предупреждение: прокурора к акции не привлекать.

При приеме заключенных присутствовал генерал Герцовский, что прежде случалось далеко не часто. Когда машина с арестантами и конвоем въехала во двор углового дома в Варсонофьевском переулке, для новичка Балишанского началось нечто необычное. Приговоренных к смерти повели не к двери помещения для расстрелов, а к другой — в правой стороне двора. Из сопровождавших туда пропустили только конвоиров и Яковлева.

Балишанского «просветили» только спустя несколько дней. Немцев, по всей видимости, доставили из Германии или лагерей военнопленных. Факт состоял в том, что они были приговорены к смертной казни, но по неизвестным причинам не расстреляны. В спецлаборатории им сделали уколы, после чего через десять — пятнадцать секунд они без лишнего шума тихо отошли в иной мир, как выразился руководитель эксперимента доктор Могилевский.

Трупы умерщвленных сожгли в крематории. Но не все. Один отправили в институт имени Склифосовского на вскрытие. Рискнули? Наверное, да, поскольку решили проверить заключение своего эксперта Семеновского. Оказалось, сомневались в квалификации Семеновского совершенно напрасно. Анатомирование и химический анализ крови и внутренних органов ничего подозрительного не выявили. Специалисты-медики единодушно пришли к выводу: исследуемый умер… от паралича сердца. Яд в организме не обнаружили даже самые искушенные в своем деле эксперты. Это было именно то, что и требовалось проверить.

Могилевский после той проверки ощутил себя на вершине славы. Изготовленный по рецепту лабораторных химиков препарат превзошел все ожидания, и больше с ним никаких опытов не проводили. Его сразу же запустили в производство. Подобное в лаборатории случалось не слишком часто.

Но единичный успех — лишь одна ступенька в профессиональной карьере человека. Система постоянно нуждалась в стабильных результатах. Оказалось, что проведенное испытание токсина являлось только первым звеном в цепи последующих событий.