Читать книгу - "Испанский вариант (сборник) - Юлиан Семенов"

– Зорге, Маневич, Радо, Исаев сообщают об одном и том же, товарищ Сталин.

– И Черчилль сообщает об этом же, – по-прежнему раздраженно вставил Сталин. – Черчилль, которого никак не заподозришь в симпатиях к Советской России.

– А если предположить, что в данном случае Черчилль говорит правду?

– Да? – удивился Сталин. – А зачем ему это? Вы скажите вашим работникам, пусть они повнимательнее изучают тех, кто поставляет им такого рода сведения. И ответьте на вопрос, который я задаю вам уже второй раз: Гитлер начнет кампанию в Югославии или нет? А если начнет, когда именно? Приблизительный ответ в данном случае меня не устроит. Срок – день, от силы два.

Той же ночью начальник военно-дипломатического управления РККА заехал без звонка на квартиру югославского военного атташе полковника Максимовича.

– Что-нибудь случилось? – испуганно спросил Максимович. – Уже началось?

– Вас приглашает товарищ Сталин, господин полковник.

…Максимович впервые видел Сталина так близко. До этого он два раза встречал Сталина на приемах, но, как говорил потом Максимович, тот разговаривал с гостями мало, да и то лишь с послами великих держав.

– Не сердитесь, что вас потревожили так поздно? – Голос у Сталина был глуховатый, словно простуженный. Его зеленоватые глаза обняли фигуру Максимовича, отметили количество орденских ленточек, соотнесли это декоративно-цветное количество с возрастом – воевать на первой мировой толком не мог, молод; глаза Сталина зажглись на какое-то мгновение, но быстро потухли, сосредоточившись на желто-зеленом – в цвет глаз – огоньке спички, поднесенной к трубке.

– Господин Сталин, для меня это большая честь – беседовать с вами. В любое время суток.

– У вас, говорят, рабочий день начинается в шесть и кончается в три пополудни, – сказал Сталин. – А у нас начинается в три пополудни и кончается в шесть утра. Так что в чужом монастыре вам приходится жить по чужому уставу.

– Тем более что в этом монастыре такой настоятель. – Максимович позволил себе пошутить.

– Что – страшный настоятель?

– Строгий.

– Ладно, о монастырях позже, полковник, – улыбнулся Сталин. – Я пригласил вас, чтобы поговорить о ситуации в Югославии. Меня часто обвиняют в грубости, и это, конечно, тяжкое обвинение. Поэтому не сердитесь за грубый вопрос: как думаете, сколь долго ваша армия сможет противостоять неприятелю, если предположить войну?

– Наша армия будет биться насмерть.

Сталин поморщился, не скрывая разочарования стереотипным ответом Максимовича.

– Это декларация, а у нас декларировать умеют почище, чем у вас. Меня интересуют факты.

– Мы можем выставить до сорока дивизий.

– Сорока? – переспросил Сталин, и Максимович почувствовал в его вопросе недоверие, подумав сразу, что напрасно завысил цифру: Сталин, видимо, точно знал, что под ружье в случае всеобщей мобилизации может быть поставлено не сорок, а тридцать дивизий.

– Около сорока, – поправился Максимович, отметив про себя, что не может найти правильную линию в разговоре со Сталиным, ощущая все время скованность и робость.

– Скорее всего вы сможете выставить тридцать дивизий, – сказал Сталин. – Так мне кажется.

– Тридцать пять, – чувствуя себя смешным, солгал Максимович.

– Ну что ж, будем считать – тридцать пять, – снисходительно согласился Сталин. – Видимо, это станет возможным только в случае объявления немедленной мобилизации? Видимо, в дни мира Югославия не может позволить себе такую роскошь – держать под ружьем тридцать пять дивизий?

– Вы правы, господин Сталин.

– А оружие? Зенитная артиллерия? Танки?

Максимович ощутил облегчение: все время, пока шел разговор, он был лишен инициативы и поставлен в положение человека, вынужденного давать однозначные ответы на жесткие и столь же однозначные вопросы. Сейчас этим своим вопросом Сталин позволил Максимовичу перейти в наступление.

– Год назад мы вели переговоры с вашей страной. Мы хотели купить у вас оружие, но уважаемые господа из Наркомата обороны ответили отказом. Поэтому конечно же сейчас мы испытываем серьезные затруднения с вооружением.

– Отказал вам не Наркомат обороны, а я, – глухо ответил Сталин, попыхивая трубкой, лениво поднося ее к усам и так же лениво отодвигая свою небольшую веснушчатую руку, в которой была зажата эта маленькая, вишневого цвета трубка. Он поглядел на полковника, словно ожидая реакции, но тот молчал. – Я считаю, – продолжал Сталин, – что нельзя одновременно сосать двух маток. Вы вели переговоры с Германией, Англией, Францией и с нами. Об одном и том же, о закупке оружия. Я не умею верить людям, которые ведут одновременные переговоры с тремя разными силами.

– С двумя, – заметил Максимович. – Англия и Франция – с одной стороны, а Германия и Советский Союз – с другой.

Глаза Сталина сощурились, лицо мгновенно побелело, словно от удара. Так, впрочем, было лишь несколько секунд. Потом он пыхнул трубкой и повторил:

– С тремя. Англия, Франция и Германия – две воюющие силы, и Советская Россия – третья сила, пребывающая в состоянии мира.

– Говоря о двух силах, я имел в виду пакт между Москвой и Берлином.

– Говоря о трех силах, я имел в виду этот же пакт, – возразил Сталин.

– Мы не могли отвергнуть остальные возможности, сосредоточившись на одной лишь, советской, – сказал Максимович, – в конце концов каждое государство может сопоставлять разные условия, которые выдвигаются во время переговоров.

Проецируя на политику опыт внутрипартийной борьбы, Сталин понимал, что отсутствие широкой практики внешнеполитических контактов поставило его сейчас в сложное положение. Югослав конечно же прав, когда говорит о необходимости обдумать все предложения, а уже потом остановиться на одном. Понимая правоту Максимовича, Сталин тем не менее в душе не мог согласиться с его доводами.

– Как у вас сейчас с вооружением?

– Мы можем противостоять агрессии, – помедлив, ответил Максимович.

– Что значит «противостоять агрессии»? – удивился Сталин. – Нельзя предпринимать серьезные шаги, не будучи процентов на семьдесят уверенным в победе, в окончательной победе над агрессором, а не в противостоянии ему. Это пассив – противостояние, в то время как агрессия максимально активна.

– По-моему, ваш первый вопрос был сформулирован в плане моего ответа, господин Сталин. Вы спросили меня, сколько времени наша армия сможет противостоять неприятелю.

– Я не имею права формулировать мой вопрос иначе, это может быть расценено как подстрекательство, полковник. Вы же ответили мне декларацией и сейчас продолжаете декларировать. По нашим сведениям, у вас старые чешские танки и почти нет зенитной артиллерии. Немцы продали вам устаревшее оружие. По нашим сведениям, ваша главная ставка – конница, а это смешно в век техники. Меня интересует: озабочен ли новый режим состоянием армии? Меня интересует: предпринимает ли новый режим какие-то меры, чтобы в наикратчайший срок оснастить армию техникой? Какой? В каких количествах? У кого купленной? Меня интересует: известно ли вашему командованию – хотя бы в общих чертах, – каким и откуда должен быть удар, если допустить начало агрессии против вашей страны? Меня интересует: не дрогнет ли ваше командование, допусти я на миг агрессию и допусти – мы с вами – временные неудачи югославской армии?