Читать книгу - "Блюз мертвых птиц - Джеймс Ли Берк"

— Мне звонил детектив из полиции Нового Орлеана и сообщил о нападении на вас и ваших друзей в ресторане. Ваш дедушка сказал, что вы не слишком-то доверяете системе, а потому не заявили в полицию и, судя по всему, решили спустить дело на тормозах. Не слишком ли всепрощающе?

— А вы можете себе представить, что с этой историей сделают средства массовой информации? Три взрослых мужика избиты в хлам одной молодой женщиной? Я сам с трудом понимаю, как это произошло.

— Как вы думаете, что ее спровоцировало?

— Она сказала, что она из музея Гуггенхайма в Нью-Йорке, а потом слетела с катушек.

— Ей что, не понравились ваши картины?

— Вы здесь для того, чтобы меня унижать?

— Ваш дом только что покинул священник. Ведь это был Амиде Бруссар, не так ли? Я видел его выступления по телевизору несколько раз. Уж он-то знает, как приносить голоса избирателей, — сказал я.

— Прошу прощения?

— Аборты, однополые браки, подобные штуки — срабатывает каждый раз.

Пьер достал таблетку из бутылочки на прикроватной тумбочке и положил под язык. Он вздрогнул и поморщился, поменяв позу на кровати, и я понял, что, вероятно, он получил травмы в таких местах, которые будут болеть еще долго.

— Вы не могли бы налить мне стакан воды, пожалуйста?

Я наполнил стакан из зеленой бутылки на тумбочке и передал его Пьеру. Демонстрация слабости и попытки превратить меня в сиделку казались скорее делаными, нежели настоящими, и я подумал, а есть ли хоть что-то в поместье Дюпре, что было бы хоть на дюйм глубже фасада на заранее подготовленной сцене. Он повернул голову на подушке и с тоской всмотрелся вдаль, напоминая карикатуру на члена королевской семьи в изгнании. Я ждал, что он заговорит, но он молчал.

— Почему бы вам не выложить все начистоту и не оставить это позади?

Он слегка кивнул, как будто закончив философский спор с самим собой.

— Я оскорбил ее. Поэтому она меня и атаковала. Я назвал ее жидовкой.

— Даже несмотря на то, что ваш дед пережил Холокост?

— Именно поэтому. Достали постоянные пересказы историй о трудной жизни моего деда. Вы знали мою мать?

— Нет, не знал.

— Она покончила с собой. Спрыгнула с пассажирского лайнера у Канарских островов.

Теперь промолчал я. Мне не были интересны взлеты и падения его семьи. Всю свою жизнь я видел то зло, которое приносили Дюпре, их родственники и корпоративные партнеры бедным и беспомощным. Хуже того, их надменность и имперское поведение всегда были обратно пропорциональны степени защищенности простых рабочих людей, которых они эксплуатировали и травмировали.

— Вы знаете моего отца? — спросил он.

— Нет, я никогда не встречался с ним.

— Нет, встречались.

— Боюсь, я вас не понимаю.

— Вы знаете моего отца. Он все еще жив. Вы только что беседовали с ним внизу. Алексис Дюпре одновременно мой дед и мой отец. Моя мать была его дочерью.

Я внимательно вгляделся в его лицо, глаза, язык тела в поисках хоть какого-либо намека на ложь — изменения выражения лица, тика, невольной гримасы. Я не увидел ничего.

— Может, вам подобные вещи скорее психотерапевту надо рассказывать? — сказал я. — Я здесь по одной-единственной причине — Дэн Магелли, мой друг из полиции Нового Орлеана, позвонил мне и попросил узнать, почему кто-то с вашим прошлым позволил напасть на себя и своих друзей, и даже не позвонил в «911». Я не думаю, что вы предоставили достаточный ответ. Как зовут тех двоих, с кем вы были в ресторане?

— Спросите у них, когда найдете. Мне эта тема более не интересна.

— Возьмите-ка вы эту чушь, что вы мне наговорили, и засуньте себе в одно место, — сказал я, чувствуя, как внутри закипает злость. — Я думаю, что вы вели бизнес с Биксом Голайтли, Фрэнки Джиакано и Вейлоном Граймзом. Это было как-то связано с поддельными или крадеными картинами. Вы также замешаны в чем-то гораздо более крупном и важном. Бикс, Фрэнки и Вейлон уже кормят червей, но на деле они никогда не были игроками. Что вы задумали, Пьер, вместе с вашей женой, тестем и тем телеевангелистом? Нутром чую, дело здесь нечисто.

Я открыто смеялся над ним и заметил, как потускнело его лицо и потемнели глаза, как будто игла его проигрывателя соскочила с нужной борозды на пластинке. Пьер прикусил нижнюю губу, стараясь собраться.

— Я причинил ей боль, — выдавил он.

— Кому?

— Вы спросили меня, что спровоцировало ту женщину. Я сжал ее пальцы в своей ладони и делал это до тех пор, пока, как я думал, они не сломаются. При этом я смеялся над ней. И мне это нравилось. Спросите себя, что за мужчина может так поступить с женщиной. Вот почему я не позвонил в полицию.

— И потом, зализывая раны на койке, вы стали другим человеком?

— Я только что поделился с вами самыми грязными секретами моей семьи. Вы думаете, я делаю это в надежде на ваше сопереживание? Я рассказал все это преподобному Бруссару. Мой дед украл мое детство и уничтожил мою мать. Все эти годы я защищал его. И знаете, почему? Он — это все, что осталось от моей семьи.

Хороший лжец всегда вплетает элемент правды в свой обман. Я не знал, относится ли это к Пьеру Дюпре. Его руки казались неестественно большими на простыни. Они были широкими и толстыми, они не могли принадлежать художнику, музыканту или даже скульптору. Это были руки мужчины, который почти сломал женщине руку. Я не думаю, что Пьер Дюпре лгал лишь для того, чтобы обмануть других. Я думаю, он хотел обмануть и самого себя. Я думаю, что он был генетическим кошмаром, подтверждением мнения Гитлера и Гиммлера о том, что чистое зло может передаваться по наследству.

Я выехал из анклава Дюпре на двухполосное шоссе и отправился обратно в Новую Иберию. Облака на юге напоминали громадные клубы промышленного пожара, и я задумался о том, что, быть может, это очистные бригады на море сжигали какую-то часть из тех двух миллионов баррелей нефти, выброшенной в море в результате аварии. А может, это были просто облака, полные дождя и электричества, летом пахнущие йодом, морскими водорослями и мелкой рыбешкой. Когда я приблизился к Новой Иберии, солнце уже скрылось за облаками, поднялся ветер и тростниковые поля, коридоры черных дубов и мерцающая поверхность Байю-Тек превратили окружающий мир в Луизиану моей молодости. «Природа самодостаточна», — писал поэт. Но все это было лишь сном, как и слова знаменитой песни Джимми Клэнтона 1958 года.

Десять минут спустя я припарковался перед офисом Клета Персела на Мэйн и зашел внутрь. За столом в приемной Гретхен Хоровитц китайскими палочками поглощала лапшу и прочие прелести китайской кухни, доставляемой на дом. На складных стульях в приемной сидели три бездельника, тушащие сигареты об пол и чистящие себе ногти.

— Где Клет? — спросил я.

— Не здесь, — ответила Гретхен, запихивая в рот клубок лапши, не удосужившись даже посмотреть в мою сторону.