Читать книгу - "Год тумана - Мишель Ричмонд"

— Ты отличный рассказчик, — однажды сказала я, после того как он полчаса распространялся о квантовой механике.

— А ты — терпеливый слушатель.

В полдень поручаю свое полотенце заботам спасателя и начинаю бродить по пляжу. Тор, мой вчерашний знакомец, стоит возле стойки импровизированного бара и пьет текилу.

— Похмелье?

— Попала в точку, — говорит он и, кажется, не узнает.

Заказываю «Кровавую Мэри» и блуждаю под навесами, рассматривая лица и доски. После четырех месяцев непрерывного общения с серфингистами я уже научилась распознавать некоторые марки и модели: «Хобби винтаж», девять и шесть, с закругленным основанием; желто-голубой «Роберт Август», девять и шесть, с фирменным стабилизатором; «Малибу-Фриз», десять и шесть, названная в честь первого калифорнийского серфингиста. Розботтома нет.

Возвращаюсь к своему полотенцу и сажусь посмотреть следующий заезд. На пляже начинается суматоха, все спешат поближе к воде.

— Что случилось? — спрашиваю.

— Раббит Кекаи, — отвечает спасатель, указывая на серфингиста, который в одиночестве отплывает от берега.

Всего минуту назад в воде было не меньше трех десятков спортсменов, а теперь только один.

— А где остальные?

— Уступили место. Из уважения. Раббит — один из самых знаменитых серфингистов в мире. Да, черт возьми, самый знаменитый! Начал кататься на Вайкики, в пятилетнем возрасте. Учился у мастеров — у Дьюка Канамуки и Тома Блейка. Ему восемьдесят четыре года, но по-прежнему даст любому сто очков вперед.

Теперь понимаю, почему Раббит Кекаи окружен таким почтением. Патриарх как будто живет в воде и составляет с ней одно целое. Не борется с волной, как это делают молодые, а летит на гребне. Одно удовольствие наблюдать за ним, даже для такого дилетанта, как я.

Через полчаса объявляют следующий заезд, и вновь вода кишит серфингистами. Снова встаю и хожу по пляжу. И наконец нахожу искомое под большим синим зонтиком. Доска длиной в двенадцать футов, на ее поверхности играет солнце. Красная, с золотом, лягушка в центре. Владелец стоит рядом, придерживая доску одной рукой и выставив ногу вперед. Его лица и торса мне не видно. Медленно приближаюсь, не сводя глаз с лягушки и боясь поверить собственным глазам. Сердце колотится. Слышу, как оно вздымается и опадает, отбивая быстрый, четкий ритм в груди.

Стою в нескольких шагах от доски, и сомнений нет — это Билли Розботтом. Вижу фирменную подпись мастера, маленькую «р» и «м» с завитушкой. Несколько парней и девушек разговаривают с хозяином доски, чье лицо по-прежнему заслонено зонтиком. Ноги отказываются служить.

Грохочут волны, жара просто нестерпимая. Оглядываюсь, пытаясь сосредоточиться. Неподалеку стоит кучка детей. Внимательно изучаю лица, заглядываю в глаза. Все ребятишки или слишком малы, или слишком велики. Эммы среди них нет.

Еще один шаг. Человек, до сих пор скрытый доской, поворачивается в мою сторону, проводит рукой по поверхности доски и продолжает болтать с зеваками. Замираю прямо перед ним и, затаив дыхание, вглядываюсь в его лицо.

Волосы темные.

Глаза карие.

Высокий.

Татуировок нет.

Австралийский акцент.

Одного взгляда на обнаженную грудь достаточно, чтобы понять: это не он. Не тот человек с Ошен-Бич. Просто какой-то парень с доской работы Билли Розботтома.

Земля уходит из-под ног, у меня перехватывает дыхание, фотоаппарат соскальзывает с плеча. Сижу на песке и всхлипываю как ребенок — или как сумасшедшая. Снова смотрю на человека — увы, не тот, который нужен. Смотрю на детей, среди них Эммы нет.

Ко мне тянется рука. Сильная рука, участливое лицо.

— С тобой все в порядке, детка?

Цепляюсь за руку и встаю.

— Да, — говорю. — Это просто солнце. Все в порядке.