Читать книгу - "Эхолетие - Андрей Сеченых"

– Ну что скажешь?

– Да много чего, Алекс. Дед как дед. Хороший одинокий человек. С виду суровый, а душа у него добрая… жаль его… ни семьи, ни детей. Я бы не пожелал никому такой старости. Кстати, а кто такие Бубенчиковы? И чего ты вдруг Нелюбиных стал нахваливать?

– Бубенчиковы – это первое, что пришло в голову. Это так, тестовый вопрос был.

– Не понял.

– Ну как в детекторе лжи. Знаешь, тысячи лет люди пытались отделить ложь от правды. Авиценна, например, это делал по пульсу. Прикладывали палец к артерии и задавали вопросы. По учащенному пульсу узнавали, верна ли жена мужу, и так же узнавали имя любовника. А Ломброзо, который изобрел полиграф, правда, сто лет назад он назывался гидросфигомометром, измерял по давлению крови, честен ли человек. Но заметь, всегда задавали тестовые вопросы, чтобы понять физиологическую норму испытуемого. У меня свой метод, который позволяет обойтись без детекторов… ну, что ты смеешься… может, назовут его потом методом Самойлова… гордиться будешь, что рядом со мной сидел. Я наблюдаю за поведением человека в обычных для него условиях. У каждого из нас существует индивидуальный поведенческий шаблон, с небольшими поправками на психотип и на темперамент личности. Но при всей своей монументальности, этот шаблон нестабилен. Стоит немного изменить условия, и шаблон зашатается, как Колосс на глиняных ногах. В результате, чтобы скрыть ложь, человек испытывает ничем не оправданную нервозность, доходящую до психоза, или наоборот тормозит и затрудняется ответить на элементарные вопросы. Короче, отклонение от нормы и есть признак лжи. Причем, если сделать паузу, то шаблон вновь встанет на свое место. На Бубенчиковых дед среагировал в норме: подумал, пожал плечами и сказал «нет», а вот фамилия Бартенева ему знакома, но он всячески пытался это скрыть. Споткнулся на банальном вопросе про дядю, сам подумай – что за хрень, прожить у человека несколько лет и с трудом назвать его имя. Да и с фамилией придумал… Попов. Найти Попова в нашей стране чуть проще, чем Иванова. На липовую «Нину Ивановну» реакция была совершенно естественной, а вот Моряка он тоже знает лучше, но желает это знание закамуфлировать. По моим подсчетам, он наврал за встречу раза четыре.

– Алекс, объясни, ты к чему ведёшь? Может, он здесь вообще не при чем? Живет себе одиноко, туберкулезом переболел, в войну намучился, вот и не хочет ничего вспоминать, просто больно человеку.

– Я веду к тому, что здесь очень много нестыковок, и причина явно не в одиночестве. Два часа назад я был уверен, что мы нарвались на Моряка, но сейчас убедился, что нет. Однако, – Лёшка начал привычный отсчет, – туберкулез внезапно не проходит, это раз. Выпускники рабфака так не изъясняются, это два. Прожить всю жизнь и не завести друга или хотя бы указать человека, который может подтвердить твою личность, невозможно, если он, конечно, не марсианин, это три. Так же есть четыре, пять и десять, но об этом потом, мне еще подумать надо. А по поводу Нелюбина… есть свои мыслишки… но чуть позже, хорошо? По-хорошему, надо бы найти родственников этой соседки… Вышковской. Может быть, они что-либо знают… Знаешь, вокруг твоего деда какой-то вакуум сложился. Нелюбин категорически не желает помочь, у Сороки одни предположения, а по месту жительства про него не слышали. По поводу Нелюбина есть логическое объяснение. Если обнародовать тот факт, что его отец зарабатывал на хлеб исполнением приговоров… думаю, его попросят под любым предлогом со службы, Алёнке тоже придется не сладко. Сам посуди – её дед, козлиная морда, перестрелял дедов, чьи внуки живут сегодня вместе с ней. Вероятно, семье придется уехать из Лисецка. Поэтому Нелюбин и боялся нашей встречи с Сорокой. Тут все ясно. Но вот почему темнит Игнатьев, понять не могу. Чего задумался? Поль стоял рядом и подставлял лицо падающим с черного неба снежинкам. Было заметно, что он практически не слушал друга. Дюваль опустил лицо и, глядя себе под ноги, сказал с легкой дрожью в голосе:

– Я вот думаю… мой дед ведь ровесник дворнику. Представляешь, мог бы себе жить и жить, а судьба распорядилась иначе. И главное, ничего не вернуть и не исправить. Ему тогда тридцать два года всего было… Получается, что он старше меня всего на шесть лет был…

Лёшка краем глазом заметил, что влага на очках друга почему-то скопилась на их внутренней стороне, а когда сообразил, то встал к нему немного вполоборота. Дюваль достал носовой платок, тщательно протер очки, слегка щуря по-детски беззащитные глаза, и продолжил уже окрепшим голосом:

– Знаешь, там у себя в Туре, я не переживал за деда. Я его никогда не видел и никогда не чувствовал в нем родственника. Меня больше волновала несправедливость и полное отсутствие гуманности в том, что произошло. Но здесь, в Лисецке, всё изменилось. Теперь я точно представляю себе, каким он был, как жил и как погиб. Знаешь, Алекс, когда мы возвращались от Сороки, я всю дорогу думал о том, как я смогу смотреть на Нелюбину или на её отца при случайной встрече, стоит ли вообще подавать ему руку. А сейчас неожиданно понял, что я тупой эгоист. Это же все мелочи – как смотреть, как руку подать… Надо думать о том, как найти место, где захоронили деда. Любой ценой. Может, так я смогу быть ему достойным внуком…

– Хорошо…

– Подожди, – Поль придержал Алексея, – это еще не всё. Я по привычке хотел спросить у тебя «ну что, какой будет наш дальнейший план?», но теперь я знаю, что надо делать. Скажи, а твой плеер может записывать?

– Да, «сонька» пишущая, а что? – озадаченно ответил Самойлов, не понимая, куда клонит Поль.

– Сделаем так, – серые глаза Дюваля неожиданно стали не по-французски жесткими и решительными, – ты дашь мне плеер, а я повстречаюсь с Нелюбиным и потребую материалы из архивов безопасности по моему деду в обмен на моё молчание про его отца – палача, и весь наш разговор запишу на кассету. Если обманет и не сделает с первого раза, то на вторую встречу я покажу ему запись разговора. Уверен, он будет сговорчивее. Что скажешь?

– Старик, стоп, не думаю, что шантажировать органы – это правильный способ добиться истины. Скорее это способ мне получить срок, а тебе выдворение из страны, как нежелательной персоны. Не горячись, дай мне вечер подумать и гарантирую, что мы с тобой обойдемся без кровопролития. Ты пойми, одно дело искать, другое дело угрожать. Знаешь, у меня странные предчувствия, нет, не плохие… что-то крутится в голове, а что именно – я понять пока не могу…

– Лёш, я все решил, – Поль был непреклонен, – Я очень тебе за все благодарен. Если бы не ты, я бы уехал отсюда с пустыми руками. А так, мы почти у цели. Я прошу, дай мне закончить начатое, это очень важно для меня… мне пора совершать самостоятельные поступки. Ты и так меня многому научил. Договорились?

Самойлов не ожидал от Дюваля такого напора и яростной решительности. «Вот тебе и тонкая душевная организация. Черт дернул меня за язык. Промолчал бы, баран, и не было бы проблем, а так вилка, как в шахматах: или морально надломится от бездействия, или физически сломают». Вслух же хриплым голосом произнес:

– Как скажешь, только план твой, а корректировка моя, и это не обсуждается, – Лёшка упрямо выпятил вперед нижнюю челюсть. – Первое, встречу назначишь с ним в нешумном кафе, я скажу, в каком именно, второе, ты ведешь с ним диалог, а записывать буду я. Меня он не видел, поэтому я сяду за соседний столик и всё скопирую. Не забывай, он опытный опер, засечёт плеер и заткнется навсегда. Третье, и самое главное, попробуй обойтись без угроз, может он проникнется и просто поможет, шут его знает. В противном случае, тебе придется ходить и оглядываться по сторонам. Согласен?