Читать книгу - "Год Быка - Александр Омельянюк"

Он поозирался и попытался хоть что-то нащупать. Тщетно. Тут-то Иван понял, что уже без тела. Куда бы его единственный глаз ни бросал свой взгляд, зияла пустота. Даже рук не было.

А как же я всё это вижу?! Или это не глазом, а сознанием, душой?!

Тут-то он немного успокоился.

Значит, у меня есть душа!!! А Платон был не прав! – торжествовал он.

Тогда, скорее, в Рай! – побежал он быстрее по коридору, всё ускоряясь.

Как пробка из бутылки вылетел он на красивейший простор. Необыкновенная нега и душераздирающая радость охватили его.

В Раю всё было почему-то в салатово-бежевых и розово-голубых тонах.

Салатово-бежевый цвет – ладно! А вот розово-голубой? – почему-то вдруг засомневался квази моралист.

А вот и райские кущи, о которых так много говорили… большевики! – неожиданно, по привычке лицемерно, решил бывший вялый член руководящей и направляющей.

А-а-а! – вдруг понял он, словно почувствовал, как Галина рука спросонья шарит в поисках хоть какого-нибудь подобия его давно опавшего пениса.

Но Иван тут же отвлёкся на показавшееся множество красивых полуголых девиц, зазывно кокетничающих с ним. Но его тело, а больше его дух, не поддались искушению.

Грех это, тьфу! – вырвалось теперь уже искреннее из Ивана, обдав Галю зловонием за ночь ещё не переваренного.

(Платон же говорил, что «это» плохо кончится!)

От «этого» он полетел дальше, опять почему-то ускоряясь, к нежно-розово-голубому горизонту, туда, где виднелась его граница с салатово-бежевой твердью.

Пьянящий, напоминающий тёплый ночной, воздух обдувал его, но не давал захлёбываться от встречного набегающего ламинарного потока, вызванного открытием Галей окна спальни и её энергичными движениями банным полотенцем, служившим сейчас самодельным веером.

Это несколько спасло Ивана от жара и вновь ввело в тёплую негу.

Если бы он был инженером и был бы знаком с азами аэродинамики, то наверняка понял бы, что его несёт вперёд некое невидимое ему тело. А так, его медицинский кандидатский минимум не позволял этого понять вовсе.

Он даже было подумал, что.… Но тут же мысли сменились опасением. Его душа, по-прежнему не сбавляя скорости, неслась над Раем.

И только его необозримые прекрасные просторы, казавшиеся бескрайними и бесконечными, успокаивали Ивана Гавриловича. Он даже ощутил давно подзабытую детскую радость от такого полёта над красотой, словно Богом!

Но тут неожиданно сильный удар, словно подножка, или удар по лицу в нос, остановили его. Ему даже показалось, что он ощутил счастливо-земной запах крови. Но Гудин не успел это проанализировать, так как неожиданно недра разверзлись и он полетел в огненную преисподнюю, обжигаясь и распаляясь от резко охватившего его ужаса.

– «А-а-а-а! За что-о-о?!» – истошно заорал Иван, и… проснулся.

Галя натянуло на холодное и липкое тело сожителя простыню, и успокоила его:

– «Это всего лишь сон!»! – сказала она, пожалуй, даже со вздохом сожаления.

– «Ну, подумаешь, во сне тебе локтем в нос ударила! Я же нечаянно!» – неуверенно оправдывалась она.

– «А ведь я уже умирал! Если бы не твой удар в нос, то мы бы были уже по разные стороны бытия!» – закончил вдруг на философской ноте свои стонущие излияния бывший врач.

Смерть и на этот раз отступила, пожалев старца.

И всё было бы ничего! Но говно тоже ведь нужно людям! Без него на Земле стало бы скучно!

Но этот случай насторожил злодея. А Платон, на основании худого опыта старца, сочинил ему же и посвящённое:

Не ешьте много мяса на ночь!

Не пейте на ночь Вы коньяк!

Иначе дух Ваш выйдет напрочь.

Из тела выйдет так и сяк!

Свои же выходные семья Кочетов провела в делах и заботах.

В воскресенье, 23 августа, рано утром, как на работу, Платон с Ксенией поехали на воскресник на свою вторую дачу в Купавну.

Платон обратил внимание, что после потепления накануне в пятницу и субботу, воздух с утра, после ночного дождя, пах ещё летом.

А впереди по дороге расстилал свои седые, косматые кудри такой редкий в этом году довольно густой туман. Было пасмурно, но дождь не шёл.

В воздухе висели мелкие капельки влаги. Поэтому туман не только виделся, но и ощущался мокрыми, мелкими капельками воды на лице.

Он также хорошо был заметен на траве, мокрых листьях придорожных кустов и деревьев.

В электричке было совсем немноголюдно. Платона в этот раз поразил этнический состав её пассажиров.

Всё больше «чёрных» заполняли Москву и область, где их казалось даже больше. Не так уж медленно, но наверняка верно, они захватывали чужую землю.

Их отношение к новому месту пребывания, как к чужой земле, было видно по их поведению. Они, в основном молодёжь, бросали мусор прямо под ноги, где попало. Вели себя по-хамски, например, не уступая никому дорогу, кучковались в местах прохода людей, и плюя на аборигенов.

И это рано или поздно предвещало социальный взрыв, особенно среди молодёжи, в лице её наиболее радикальной части – скинхедов.

Подтверждение этому Платон увидел около своей работы на асфальте перекрёстка Подколокольного переулка и Бульварного кольца. Белой краской там были нарисованы свастики различных размеров, а безграмотная надпись большими буквами «Зиг хаель! Это наша Russia!» приводила к выводу о подростковом возрасте недовольных такой жизнью в Мегаполисе.

На следующий день, в понедельник, туман превзошёл самого себя, усилившись до видимости менее семидесяти метров. Теперь вся поверхность земли, трава, и кусты были мокрыми. Заметные капли росы висели на листьях и травинках, заметно пригибая их. А ведь в воскресенье Солнца тоже не было весь день. Лишь к вечеру небо чуть-чуть прояснилось.

Утром, в ожидании сильно запаздывающей из-за тумана электрички, Платон стоял на платформе. Его взгляд невольно упёрся в красивые берёзы, росшие за противоположной платформой. Три из них выделялись особо. Они напомнили ему о многом. Он глубоко задумался, и поэта понесло: