Читать книгу - "Нерасказанное - Ritter Ka"

"Кража".

Вокзалы являлись популярными местами данных услуг.

II-IX. ПОСЛЕ

Вернулся, вошел, в прихожую спала Леся. Прямо на соломенной дорожке.

В курточке.

В туфельках.

Косы, завязанные Олей, расплелись.

Максимовая французская кукла под мышкой.

Соседка, видно, отправила: надоел ей чужой ребенок.

Стоял, смотрел, боялся вздохнуть.

Малышка спала голодно.

А у меня не было чем накормить.

******

Через неделю Оля была дома.

Похудело.

Через полтора месяца все зажило. Я ждал.

Мы молчали. Страдали по-своему. А потом начали снова спать вместе.

Оля меня захотела.

Я не существую без нее.

Любил ее так, как умел. Принимал нежно.

Держал, как клад.

Хотел, чтобы ей было хорошо.

После нее лежал и смотрел в потолок до утра. Может быть, у нас еще будет шанс.

Син.

А дальше началось.

Сначала боли. Затем температура.

Женский врач.

Воспаление придатков.

— Детей больше не будет, — сказав.

— Может, нервы. Или инфекция.

Я знал.

Не волнуйся.

Это я.

Моя вина.

В те минуты. Что я хотел забыть?

Оля утратила цикл.

Навсегда.

Из-за меня.

> ПРИМЕЧАНИЕ. Диагнозы и потеря репродуктивной функции А.Петлюры действительны. После 1914 г. она всю жизнь лечила "женские" болезни неопределенной этиологии.

ЭПИЛОГ

4 ноября 1918 г.

Киев, Лукьяновская тюрьма

ул. Дегтяревская, 13

Два дня до встречи Максима и Евгения.

Ключ проворачивается дважды в ржавом замке. Металл скрипит, будто живой.

Тяжелые двери расходятся со стоном.

Часовой. В царской форме: китель и фуражка. Высокий, пахнет потом. Кланяется. Голос плоский, виноватый:

— Простите, господа хорошие… мы не знали... Предписано по нему, держать как всех. В обезьянник. Чтоб помучился.

В камеру вошли двое.

Андрей Вязлов — в дорогом пальто, с перстнем. Министр юстиции.

И Максим – в безупречном костюме, цилиндр в руке. Министр труда.

Спокойный. Ровный.

Вязлов идет первым.

В камере сыро, холодно, тесно. Свет тусклый.

Воздух густой от аммиака.

Туалет дыркой в ​​полу. Без загородок. Издевательство. Одному, чтобы было стыдно, а все остальные пусть вдыхают.

Люди сидят плотно, как воробьи на шесте, отворачивают головы.

Замерли.

В углу, на полу, он.

Матрас разорван, солома слиплась.

Тело лежит боком. Лицом к стене. Не реагирует. Рубашка сдвинута, позвонки видны. Грубое протертое шерстяное одеяло сбоку валяется.

Между лопаток рубец, словно от крюка. Древний. Темный.

Синяки.

Вязлов прикрывает рот, хрипло вздыхает:

— Господи...

И выходит. Не выдерживает они. Закрывает нос платком.

Максим остается.

Стоит молча.

Входил уже с таблеткой между двух пальцев – морфий. Знал, что может пригодиться.

Опускается на колени прямо в грязь.

В своем идеальном костюме.

Цилиндр ставит на рваный зловонный матрас.

Часовой моргает, не верит глазам.

Проводит рукой по мокрой липкой спине. Горячо.

Пальцы натыкаются на шрам. То же самое. Максим сразу, как его увидел, понял: жар, лихорадка. Этот рубец всегда темнеет от высокой температуры.

У Максима все сжалось от боли внутри. Но показывать нельзя.

Симон пошевелился.

Глаза открываются, но фокус не держится.

Максим наклонился поближе. Касается лицо.

Узнает. Наконец-то.

Губы растрескались, но голос еще есть. Едва слышно:

— Дай…

Часовой из-за спины осторожно:

— Не гневайтесь, господин начальник… пожалейте…исправимся…

Максим не отвечает.

Приставляет пальцы к губам Симона. Упражняет таблетку.

Максим помнит каждую точку на нем. До сих пор. Спустя столько лет. И сейчас это тело держат, как вшивого пса. За то, что не прятался от Гетьмана. И дал себя заточить.

Чтобы другие готовились.

Другие…

Они должны были прийти втроем.

Министры и глава оппозиции Максим предлагал Винниченко присоединиться.

Тот отказался. "Ибо он мне никто". Максим пожал плечами. К чему это сейчас?

Поэтому их здесь два министра.

До свидания.

Максим придерживал Симону голову. Чтобы прошла таблетка.

Тот едва дышит. Все.

Пальцы слегка задерживаются. На мгновение. Никто ничего не видел.

Зэки боятся даже глянуть. Чтобы вдруг ничего не вышло.

Максим поправляет одеяло, закрывает грудь.

Пальцами касается раскаленного лба, отводит прядь серых волос.

Тихо, только для него:

– Je vais le tuer. Le hetman. Ça n'arrivera plus. (фр. Я его убью. Гетмана. Больше так не будет.)

Часовой шаркает ногой:

— Я... я доложу начальству, господин министр... не сердитесь...

Максим медленно приподнимается.

Расправляет воротник, не вытирает грязи с колен.

Кулаки сжал к белым костяшкам. Спрятал в кармане. Нельзя. Вообще ничего нельзя показывать.

Тем же ровным тоном, будто читает приговор, говорит по-русски:

— Если с ним что-нибудь случится — я тебе пальцами глаза выдавлю и в жопу твою вставлю. Про х#й свой можешь забыть. Сцать будешь через трубочку. Понял?

Пауза, Максим присмотрелся на других часовых, которые с любопытством заглядывали сквозь дверь, и добавил:

— И девочек твоих тоже улучшу. А то им скучно, подглядуют.

Часовой бледнеет, кивает, прижимает фуражку к груди. Мужчины в коридоре резко исчезают. Максим смотрит на него еще мгновение и отворачивается.

Возвращается к Симону, наклоняется в последний раз, шепчет едва слышно:

- Tiens bon... encore un peu. (фр. Держись…немножко)

И выходит.

В коридоре Вязлов отдает распоряжение:

— Что ж вы творите, суки.

Оно без артикля.

Перевести в комнату охраны.

Лучшее питание и душ.

Доктора приставить. Надо — так и двух.

И телефон.

Жену пускать.

Начинайте уже сейчас его жопу лизать, тренируйтесь.

> МОНОГРАФИЯ.

А. Вязлов через несколько дней начинает процедуру освобождения С. Петлюры.

Через неделю издает приказ.

Это его последний документ в должности министра гетмана.

За увольнение С.П. лишен должности. Арестован. Сидел в Лукьяновке.

Через месяц его выпустил С.П., член Директории УНР.

Вязлов общался с Чикаленко.

## #34. Уилл

ПРОЛОГ

Январь 1904

С.-Петербург

Ресторан «Европа»

Дым стелился седым слоем. Людей в зале набилось, что зерна в тыкве. Гром. Звенящая посуда. Запах кухни. В углу музыка с гитарой бубнит на итальянском.

Михновский сидел за столом, развалился. Немного уставший, широкий в плечах, в расстегнутом пиджаке. Чуб немного промокший, попал под снег.

На коленях белокурая девушка с бордовыми лентами в косах. В откровенном платье с распоротыми швами по бокам, которые выставляют бедра и чулки.

Дверь открылась. Николай поднял свои светлые глаза. Посмотрел поверх девушки. Поцеловал складочку декольте.

— Поди, Маня, вдохни полной грудью, — буркнул, между усы. Махнул рукой в ​​направлении выхода. Она подпрыгнула и скрылась.

К столу подошел стройный мужчина. Чуть старше Николая. Усы. Костюм. Трость. Снял пальто и шляпу. Встряхнул снег.

— Николай, ты, я вижу, питаешь украинский язык в Питере, не покладая рук, — усмехнулся мужчина.

– Это моя миссия, – улыбнулся Николай и налил полные рюмки. Указал на стулья напротив. - Садись, Максим.

Выпили молча. Зал разговаривал, у кого-то упал бокал и разлетелся по полу, но между ними воздух пропитан делом.

– Время пришло, – сказал Николай.

– Уже?

- Да. Он готов. - заверил Николай и подмигнул правым глазом.

Максим поднял бровь.

— Я его даже не видел.

– Я тебя прошу! На что было бы смотреть. Мышь в очках. Вернется скоро из Кубани. В свою Полтаву. Там и подхватишь. Не мне тебя учить, как это делается.

— А что он забыл на Кубани? Николай, ты в сознании? Как это ты допустил? Риск! Это сколько времени в песок! - разозлился Максим.

Николай сделал серьезный вид:

– Так получилось. Слапали его жандармы как раз за работой… А на Кубани… В школе преподавал. Детишек учил. Умному. Добром. Вечном. Статьи писал… Еще… украинские песни записывал на фонограф. Безудержная тяга к знаниям.

На словах о детишках и вечном Николай смахнул воображаемую слезу. Картинно потянулся за салфеткой.

Максим посмотрел внимательно:

— Очень познавательно. И смешно. А