Читать книгу - "У метро, у «Сокола» - Вячеслав Курицын"

– Ты скажи, что сестра сидела, – подсказал Фридман.

– Да. Прошла лагеря по политическому обвинению. Говорят, это был со стороны академика смелый поступок, когда он сестру к себе потом жить забрал. На верхах были этим недовольны. Его прочили в президенты академии наук даже, а из-за сестры остановили это дело.

– Достойно с его стороны, – сказал Фридман.

– В капстраны его не выпускают, – продолжала Настя Кох. – По соцстранам зато часто…

– А с врачами сестры ты говорила? – спросил Покровский.

– Да, она была прикреплена к академической поликлинике. Скончалась действительно от рака. А там не то что в обычных больницах: ей заранее сказали, она знала о ходе болезни.

– А молодая жена академика от чего умерла? – спросил Покровский.

Сейчас выяснится, что подсвечником по голове… Нет.

– Разбилась во время выступления. Она мотогонщицей была, гонки по вертикальной стене.

– Ух ты! – сказал Фридман.

У такого яркого человека, подумал Покровский, и жена, конечно, должна была погибнуть как-нибудь с фанфарами и прожекторами. Но вслух не стал говорить, слишком цинично бы вышло.

– Академик работает в МГУ, заведует кафедрой, а заодно он директор какого-то здоровенного института, который совсем в другом месте. Но и сам науку, по сведениям, продолжает всерьез двигать. Занимается конькобежным спортом, участвовал в автопробеге…

– Академики они такие, – кивнул Покровский. – Заядлые.

Ректор там у них в МГУ, читал Покровский, вообще альпинист, покоряет Эльбрус за Эльбрусом.

– Харитонов любит зеленый чай, – Настя Кох смотрела в блокнот. – Каждый вторник читает лекции в Берлине, представляете?

– Нет, – сказал Покровский.

– Это он, получается, все время летает через границу! – восхитился Фридман.

– Ночует в Берлине? – спросил Покровский.

– Да, улетает из Москвы в понедельник вечером, рано утром читает лекцию и тут же обратно.

– Живут же люди! – сказал Фридман может быть и без зависти, но с восхищением.

– Автопробег тоже был до Берлина. В позапрошлом году в честь выпуска миллионных «Жигулей» был автопробег по соцстранам, и Харитонов ехал прямо за рулем.

– Не академик прямо, а блоха какая-то, – зачем-то съязвил Покровский. Внутренне взъелся на академика, которого никогда в глаза не видел. И науку Покровский уважал, и к академику пока не было никаких претензий, даже наоборот, от сестры не отказался. Но почему-то вот захотелось съязвить.

Лена Гвоздилина пробежала в коротенькой новой юбочке, настолько короткой раньше не было у нее. Погрозила всем пальцем, что заказы не спешат забирать. Жунев появился. Зашли к нему в кабинет.

Про казус с Маховским Жунев уже знал.

– Дать журнал смотрительнице – не преступление, – сказал Жунев. – Значит, что-то серьзное тут. Думаешь, связан с убийством?

– Я уж ничему не удивлюсь. Придет в себя, допросим. Но еще интереснее с академиком. От его сестры, может быть, наш журнал, а не от Маховского…

Рассказал в подробностях. Жунев закурил, нарисовал на листке перекидного календаря карандашом знак вопроса.

Стол у Жунева покрыт плексигласом, под ним фотографии жены и детей разных лет, карандашный портрет певца Бернеса с чинариком во рту (благодарный осужденный из заключения прислал), какие-то документы вроде графика дежурств.

– Сам пойдешь? – спросил Жунев.

– Ты, что ли, хочешь?

– Куда мне к академику. Но он и тебя не пустит.

– Ну… Посмотрим.

– Нет-нет, ты с академиком, пожалуйста, балагана не устраивай. Подожди. – Жунев снял трубку телефона, соединяющего с генералом Подлубновым, тот ответил на вызов. – Товарищ генерал! Мы с Покровским заглянем?

Подлубнов выслушал рассказ Покровского, задал несколько уточняющих вопросов, позвонил академику Цибуле, своему старому, еще с войны, знакомцу, попросил об одолжении. Сказал Жуневу и Покровскому, что позже сообщит результат. Жунев и Покровский ушли, на лестнице встретили Кривокапу, Жунев сразу начал собачиться с ним по поводу каких-то тюков из Марьиной рощи, которые никак не доедут до экспертизы, Кривокапа за словом в карман не полез… Лена Гвоздилина бежит: Подлубнов зовет! Вернулись. Отлично: академик Харитонов готов безотлагательно принять представителя Московского уголовного розыска. Опять зашли к Жуневу, Покровский выпил чуть-чуть коньяка, дежурная часть за это время организовала машину.

Квартир в подъезде академика шесть штук: номера 11, 22, 33, 44, 50 и 55. Панорамные окна в гостиной академика на пять сторон света, видно и нежную зелень Ленинских гор, и искры рубиновых звезд под облаками; серая лента Москва-реки вспыхивает серебром; стройные силуэты высоток. Вид противоречит географии. Может быть, показалось Покровскому, а может, просто волшебный эффект – воздух живой, играет занавеской, дрожит за стеклом в нетерпении, обещает великолепное лето.

У детей академика гости, все как на подбор красавицы и красавцы, девичьи головки как на силуэтах Серебряного века, стройные, уверенные в себе парни, светлые одежды, дорогие ткани, фоновая инструментальная музыка. На столе множество плоских бокалов, две бутылки мартини, вазочка с маслинами, сливочного оттенка салфетки. Строгий юноша в широких по старой моде брюках подбрасывает алое яблоко, высоко, к пятиметровому потолку. В одном углу играют в шахматы, в другом юноша с девушкой наклонились над чертежом, еще в другом листают альбом Сальвадора Дали. Въехал столик с мраморным круглым верхом, медленно вращается вокруг своей оси; расставлены пиалки с зеленым чаем, над пиалками колышется пар. Тонкие сигареты в изящных пальцах, аромат тонких духов.

– Конечно, все едут в Крым. Только мы в августе, а Осетинская в июле, а Рубахины уже в Балаклаве…

– Человек звучит гордо? Знаешь, старик, лично я, к сожалению, звучу недостаточно гордо. Но ты же не станешь утверждать, что я не человек?

– Видеофоны появятся уже через несколько лет. Технически это возможно, это всего лишь два маленьких телевизора, которые смотрят друг друга в прямом эфире. Просто пока это очень затратно…

– Я придумала. Мы все лето будем выходить в сумерках и гулять до утра. Мы проведем это лето в ритмах природы, как растения, как дельфины…

– Просто поменяли полосатые на бесполосые да купили, и вся фигня…

Академик в конце длинного коридора в стеклянной арке, в светлой рубахе с вышитым воротом машет приветственно рукой.

Академику за шестьдесят, но выглядит на сорок пять, седые прядки еще только обживаются в вороной шевелюре, кажутся творческой проделкой парикмахера, и сеть морщин возле умных внимательных глаз не очень видна за очками в золотой оправе. Рот странный, почти безгубый, или они, губы, как-то внутрь завернуты – похож рот на щель.