Читать книгу - "Четвёртая четверть - Инна Тронина"

Я достала тетрадь, открыла первую страницу. Вот он, неровный, неумелый почерк сестрёнки! Не любила Липка учиться, и к шестнадцати годам не набила руку. Если не знать, сколько ей лет, можно принять за ученицу четвёртого-пятого класса. И отметить про себя, что учится она на троечки…

Вести единственный на все времена дневник Липка стала с середины марта. Наверное, вспомнила мой собственный. Я такими делами занималась в школе. Когда выполняла «погружение» в банду, делала это про себя. Сестра же поначалу стала записывать в тетрадь, как растёт и развивается Андрейка, но потом забросила это дело. Надоело, тяжело каждый раз брать перо в руку.

Я видела альбом «Наш ребёнок», заполненный разнообразным и фотками племянника. Но ни слова о росте, весе и прочих данных младенца Липка так туда и не вписала.

«25 марта 1996 года. Сегодня целый день плакала. Было очень тошно. Как только гляну на Андрейку, не хочется жить. Я бы умерла, если бы не сынок. Что делать, если люблю женатого? Когда рожала Андрейку, думала, ОН уйдёт от Фрэнс. Потому что для неё ОН просто русский дикарь, а для меня — любимый человек. Он гордый, я знаю.

Говорил, что с Фрэнс у них жизнь не клеится. А расходиться не хочет. Я не знаю, что делать. Когда звонит сестра из Турции, не плачу. Говорю, что всё хорошо. Стыдно про такие вещи рассказывать по телефону. Да и дорого это получится. Мне кажется, я очень больна, нужно идти к врачу. Когда была с Андрейкой в поликлинике, сказали: к невропатологу. Пусть таблетки выпишет. Я уже мало кормлю. Может, станет чуть-чуть полегче…»

— Ксан, держи! — Чугунов протянул мне пакет с пирожками, бутылку «Спрайта». — Вкусно, между прочим. С картошкой и солёными грибами. Я уже попробовал.

— Спасибо, Алёшенька!

Сморгнув слезу, я посмотрела на Чугунова. Он очень удивился, но говорить ничего не стал. Взял из «бардачка» сигареты и ушёл на скамейку. Молодец, понял, что мне сейчас нужно побыть одной. Пирожки действительно оказались вкусными. Я жевала их, запивая «Спрайтом». Свидание и беседа с Шейкиной оказались делом нелёгким. Бывает так — сдашь экзамен, и выкидываешь всё из головы, как ненужный хлам.

Вечерело, становилось прохладнее, особенно в этом дворе. Здесь, в тенёчке, не тревожили ни дети, ни собаки. Только две бабки шушукались на скамейке, поглядывая то на Лёшку, то на его машину.

«19 марта. Мне выписали какие-то жёлтые таблетки. Я от них ночью чуть не повесилась. Потом долго ревела около Андрейкиной кроватки. Сказали, что успокоюсь, а стало ещё хуже. Андрейку ночью покормила, а у него заболел живот. Я больше не могу жить одна. Пригласила к себе ночевать тётю Прасковью. Мне надоели кобели. Им только давай, а слова не скажи.

Мне хочется поплакать на груди у матери. А её уже нет два года и пять месяцев. Сестра уехала и не приезжает. Я хочу выглядеть весёлой, говорю про свадьбу. А сама пошла бы под венец только с Андреем Озирским. Ведь у меня от него ребёнок. Если распишусь с Миколой или Лёшкой, всё равно придётся разводиться. Мне кажется, что они плохо живут. Андрей очень зло говорит о Фрэнс. Они друг друга не понимают.

Тётя Прасковья пила со мной чай, нянчила Андрейку. Принесла церковные книги. Но мне некогда их читать. Потом поставила две иконки — на тумбочку в головах кровати. Вечером мы стали вместе молиться. Я заплакала, и мне стало легче. На сердце теперь так не давит тоска. Тётя Прасковья рассердилась на меня, накричала, потому что Андрейка ещё не крещёный. И после сказала: завтра же идём, без отговорок…»

Я съела пирожки, вытерла пальцы гигиенической салфеткой. Пустую тару из-под «Спрайта» сунула в карман на чехле водительского сидения. Записей было мало. Наверное, Липка испугалась, что я приеду и найду дневник.

«20 марта. Тётя Прасковья живёт в коммуналке на Самотёке, она свечки продаёт в церкви на Ваганьковском кладбище. Ей далеко ездить. Она неделю поживёт у меня. Андрейку окрестили сегодня. Я очень просила тётю Прасковью остаться. Потому что мне скучно и одиноко.

Я рассказала ей о своей жизни. Она плакала вместе со мной. Гладила по голове, жалела. Потом легла ко мне в постель. Мне показалось, что мама снова рядом. Пусть Оксана говорит, что хочет. Но у меня началась совсем другая жизнь. Я так боюсь, что всё это кончится. Чтобы тётя Прасковья не уходила, я дала ей денег. Она попросила сто тысяч.

Таблетки она мне пить не разрешает. Заваривает чай с травами. И ни к каким врачам меня не пускает, говорит, что всё это от дьявола. Я очень её жду. Потому иду с Андрейкой в церковь, к Прасковье за стойку. Мы вместе продаём свечи. Мне уже не так больно думать о НЁМ.

22 марта. Я зашила Андрейкин крестик в подушечку, а свой ношу. Это — мамин подарок. Тут Оксана ничего сделать не сможет. Сегодня я шла с прогулки и улыбалась, потому что в наших окнах горел свет. Мне было не страшно идти домой, нести туда ребёнка.

Тётя Прасковья сегодня сварила свежие щи. Я ела и плакала. Щи были солёные от слёз. Завтра приезжает из Торжка племянник тёти Прасковьи — Паша. Я решила пустить его пожить на недельку. На Самотёке соседи ругаются, не разрешают Павлуше там жить. Тётя давно его не видела. Пригласила, раз я согласна принять гостя. Я рада любому человеку. Так устала от тоски и скуки!

23 марта. Павлуша приехал, когда мы с Андрейкой были дома. Тётя ездила на вокзал его встречать. Павлуша привёз наливки собственного приготовления, копчёное сало, половину барана, ведро сметаны, ещё что-то. Я пить отказалась, только пригубила. А Павлуша с тётей выпили по три стакана, стали петь песни. Я зажарила курицу. Несколько тушек Павлуша тоже привёз. Ещё лук, чеснок и грибы сушёные. В квартире запахло деревней, кирзовыми сапогами.

Потом тётя Прасковья ушла в церковь. Павлуша лёг спать в комнате Оксаны. Я покормила Андрейку, уложила его тоже. Думала про Озирского, но больно не было. Мы смотрели фотографии вместе с Прасковьей. Андрей очень ей не нравится. Сказала, что старый, и мне не пара. И лицо у него злое, хоть и красивое. Хлюст, прощелыга — и только. А вот Микола — парнишка хороший, холостой, молоденький. Он Прасковье ещё больше понравился, когда я сказала, что хочет венчаться. Венчаться непременно надобно, а то жить будете во грехе, сказала тётя. Я и так грешница — в подоле принесла.

Я заметила, что она бывает очень добрая, ласковая. Это если ей не возражать. А как только я бываю не согласна, сразу грозится перебраться на Самотёку. Пусть поживёт до тех пор, когда приедет Микола. Тогда мне будет весело. Я почти совсем решила выйти за него замуж.

Стирала пелёнки в машине, думала. Чего мне надо от Озирского? Ждать его звонка раз в год, по обещанию? Всегда для меня был праздник, когда ОН приезжал. Но ведь всё время так жить нельзя. Я хочу, чтобы Андрей дневник прочитал. А то у меня не хватит смелости признаться. Он бы выгнал Прасковью с Павлушей. И Оксанка выгнала бы. Но мне с ними хорошо.