Читать книгу - "По тонкому льду - Георгий Брянцев"

Нависла угроза над Демьяном.

Всем, кто знал Демьяна, был известен его упрямо-настойчивый характер.

Преданный до конца делу, отважный, Демьян едва ли согласится с каждым из нас в отдельности. Поэтому Геннадий, действуя от лица почти всех нас, коммунистов, предложил Демьяну немедленно покинуть город, перебраться в лес и оттуда руководить борьбой.

Демьян не решился идти против большинства. Мне он сказал при последнем свидании:

– Арест Акима меня не удивляет. Гестапо берет его под свою защиту. Это ясно. Меня удивляет другое: почему не арестованы связные Прохора – Колючий и Крайний? Почему гестаповцы не тронули Урала и Угрюмого? Задумайтесь над этим!

Да, над этим стоило задуматься!

Двадцатого мая ночью на квартиру Демьяна явились два «полицая», арестовали его, провели под конвоем чуть ли не через весь город и укрыли в надежном месте. Один из «полицаев» был мой разведчик – боевик Костя.

Это было на редкость дерзкое и рискованное предприятие. Око могло сойти с рук лишь такому парню, как Костя.

Спустя несколько дней этот же Костя вывел Демьяна ночью за городскую черту, и тот зашагал в сторону леса.

На некоторое время подполье было обезглавлено. Мы ничего не знали о Демьяне. Старшие групп – Челнок, Угрюмый и Урал, не связанные между собой, не знавшие друг друга, продолжали боевую работу на свой собственный риск и страх.

Так продолжалось около месяца, пока Демьян не появился нелегально в городе на квартире у связного нашей разведгруппы Сторожа.

Сторож и в самом деле работал сторожем лесного склада. Его однокомнатный рубленый домик стоял на самом берегу реки. Высокий, глубоко подмытый берег нависал над водой. Позади домика, вплотную к задней его стене, лежал огромной глыбой бог весть как попавший сюда камень-голяк. С этого камня хорошо просматривались не только территория склада, подходы к нему, но и весь противоположный берег.

Весь день от утренней до вечерней зари на складе рычали моторы лесовозов и тяжелых тупорылых грузовиков, грохотали тракторы-тягачи, скрипели подъемные лебедки, визжала циркулярная пила. Заключенные из концлагеря под усиленным конвоем эсэсовцев разбирали приходящие водой связки кругляка, выкатывали их на высокий берег, грузили на машины и длинные конные роспуски. Всюду сновали чиновники сельхозкомендатуры, представители войсковых немецких частей и одетые в полувоенную форму агенты лесоторговых фирм.

С наступлением комендантского часа все стихало и склад вымирал. Широкие складские ворота с Набережной улицы запирались на замок. Возле них разгуливал полицай. Полицейская караулка помещалась в полусгоревшем доме на противоположной стороне улицы.

Демьян в сумерки переплыл реку и явился с паролем к Сторожу. Днем он прятался в сложном лабиринте крытых окопов и ходов сообщений, оставленных нашими частями. На ночь он перебирался в домик Сторожа.

Тут с ним успели повидаться подпольщики. В состав горкома ввели Андрея и меня, чему, кажется, был не особенно рад Геннадий. Из четырех старших групп только мы двое и беседовали с Демьяном, хотя он хотел повидать еще Угрюмого и Урала. Большинство членов горкома – Челнок, Геннадий, Андрей и я – считало, что нет смысла подвергать опасности руководителей двух самых боевых и основных групп подполья и тем более расшифровывать перед ними Демьяна. Решили ограничиться вызовом связных Угрюмого и Урала, то есть Колючего и Крайнего.

Доклады связных успокоили Демьяна. Обе группы выросли численно. Угрюмый привлек к подпольной работе четырех человек, а Урал – девять. Угрюмый по-прежнему беспощадно вылавливал предателей, провокаторов и расправлялся с ними. Уралу после ареста Прохора удалось поджечь шесть цистерн с горючим в станционном тупике, вывести из строя два паровоза, подорвать метеостанцию оккупантов, освободить из-под конвоя одиннадцать горожан и направить их в лес.

С согласия Демьяна решено было связных Колючего, Крайнего и Усатого передать под опеку Андрея, чтобы через них он мог осуществлять руководство тремя самостоятельными группами.

Пробыв в «гостях» у Сторожа трое суток, Демьян тем же способом перебрался на другой берег и ушел в лес. За него были спокойны: он обосновался в двадцати восьми километрах от города в труднодоступном, заболоченном уголке леса и уже наладил связь с партизанским отрядом.

Сейчас я даже не могу сказать, почему мы не торопились связывать Андрея с Колючим, Крайним и Усатым. Точнее, не мы, а я, так как эту часть работы предстояло выполнить ребятам из моей группы. Возможно, что какая-то инстинктивная осторожность замедлила мои действия. Если так, то эта осторожность сыграла свою благую роль: На пятый день после ухода Демьяна гестаповцы арестовали Сторожа. Вновь над нами нависла опасность.

Как мог провалиться Сторож? Кто предал его? Только мы – члены горкома – и двое связных – Колючий и Крайний – входили в домик Сторожа. Неужели один из них?

Мы рассуждали логично и здраво: если бы на Сторожа немцев вывел по неосторожности Геннадий, Андрей, Челнок или я, то в первую очередь арестовали бы одного из нас. Но этого не случилось.

Различные мелочи стали приобретать в наших глазах особое значение. Мы единодушно согласились не сводить Андрея с тремя связными. Вместо этого разработали несколько способов связи через «тупики» и "почтовые ящики".

Потянулись тревожные дни, когда с часу на час можно было ожидать нового удара. В застенки гестапо попали Прокоп, Прохор, Аким, Сторож. Фашисты, конечно, попытаются выжать из них все, что возможно, сломить их дух, волю.

Как поведут себя товарищи? Хватит ли у них нравственных и физических сил выдержать муки, предпочесть тяжкую смерть черному предательству?

Минула неделя, две, месяц…

Пришло лето. В город явился посланник с Большой земли. Мы стали обдумывать план водворения в Энск радистки, ожидавшей нас в Минске.

Геннадий женился. Женился теперь не формально (это произошло еще до прихода гитлеровцев), а по-настоящему, на своей хозяйке. Доказательством этого явилось появление на свет новорожденного. Никто не удивился, никто не осудил Геннадия. Жизнь брала свое. Я уже давно убедился, что тяжелая борьба и повседневная грозная опасность, как это ни странно, будили неодолимую жажду жизни.