Читать книгу - "Комната страха - Николай Леонов"

К началу церемонии Гуров немного опоздал, но довольно быстро выяснил, в какой части кладбища происходит захоронение, и через несколько минут присоединился к процессии. Несмотря на то что родственники Гладилина долго не могли решить, кто возьмет на себя инициативу в столь печальном и затратном деле, похороны вышли на славу. Судя по всему, всех удовлетворила перспектива вероятной компенсации расходов – за одиноким Гладилиным оставалось приличное наследство.

Гроб был из хорошего дерева, надгробие из мрамора, и оркестр играл, почти не фальшивя. Речей над могилой было маловато, но женщины, которых собралось немало, плакали. Провожающие держались как бы двумя не смешивающимися между собой группами – одну представляли родственники покойного, в основном пожилые и серьезные люди, а другую – женщины от тридцати до пятидесяти, хорошо одетые, пахнущие духами и безутешные. Вполне возможно, что кто-то из них был свидетелем последних часов жизни Гладилина и даже видел убийцу.

Однако сейчас Гуров не стал этого выяснять. На основании записей в компьютере Гладилина эксперты должны были точно установить фамилии свидетелей, и не стоило сейчас суетиться. Кладбище не место для суеты. Однако кое-что Гуров все-таки решил разузнать. Но для этого он пристроился поближе к группе родственников и, изучив незнакомые ему лица, выбрал маленькую седую старушку, не по годам бойкую и, видимо, по натуре смешливую, потому что даже сейчас она с большим любопытством шныряла по сторонам глазами и время от времени улыбалась, хотя тут же старалась от этой улыбки избавиться и приобрести чинный и строгий вид, более соответствующий обстановке.

Она тоже приметила Гурова и, когда он подошел к ней, кивнула ему как хорошему знакомому.

– Жарища сегодня, не приведи господь! – шепнула она, кивая на небо. – Вставайте сюда, в тенек, а то враз напечет голову…

– Здравствуйте, – негромко сказал ей Гуров. – Меня зовут Лев Иванович. А вы, наверное, родственница Владимира Николаевича?

– А я и сама уже не пойму – родственница я или нет, – сокрушенно сказала старушка. – Мой муж, покойный Иван Трофимович Губанов, доводился ему троюродным дядей по матери – как это правильно сформулировать, я и до сих пор не знаю. Родной крови между нами, выходит, не было, однако и чужими назвать тоже нельзя. Если бы здесь был Иван Трофимович, то уж точно мы были бы родственники. А как я одна в таком качестве… – она пожала сухонькими плечами.

– Ну полагаю, раз вы здесь, то вполне можете считаться родственницей, – сказал Гуров. – Вы же знали покойного? Простите, как ваше имя-отчество?

– Антонина Ивановна, – сказала старушка. – Антонина Ивановна Губанова, обломок, так сказать, сталинской империи. Мой муж на высоком посту в свое время был. Да еще где – в самом НКВД! Сейчас-то это звучит дико, а раньше это была рекомендация – лучше не придумаешь. Самое-то смешное, что отец Ивана Трофимовича в Белой армии служил, в чине полковника. Потом, правда, к большевикам ушел – должно быть, в душе что-то сломалось… Ну а с тех пор вся наша семья верой и правдой служила народному делу… Видите, как все перемешалось? А Володю я, конечно, знала – раньше мы все беднее жили, но дружнее. Его родители по строительной линии работали, часто в командировках бывали, а так сложилось, что в семидесятых мы с ними неподалеку проживали, в Сокольниках. Вот они к нам иногда детишек и приводили – Сергей-то постарше, а Володя еще совсем малыш был. Я его и потом видела, конечно, но запомнила вот четырехлетним пацаном. Чудно, правда? Так он у меня перед глазами и стоит – белобрысый, глазенки наивные… А где он, тот пацан? И Володи-то уж нет, а я все скриплю, старая карга…

– Судьба, – коротко сказал Гуров.

– Судьба, конечно, – согласилась старушка, хитро взглядывая на Гурова. – А вы, Лев Иванович, не по следственному ли ведомству будете?

– Скрывать не стану, я из милиции, – признался Гуров. – А что – заметно?

– У меня глаз наметан, – с гордостью сказала Антонина Ивановна. – Иван Трофимович всю жизнь погоны носил, огонь и воду прошел, и я настоящего мужчину нюхом чую. Да и странно было бы, если бы милиция здесь не появилась – убийцу всегда ведь тянет посмотреть на дело своих рук, правда?

– Ну, это не аксиома, – возразил Гуров. – Но получить представление о родственниках погибшего я просто обязан.

– Вы, наверное, подозреваете кого-то из нас! – заговорщицки прошептала старушка. – И это правильно! Я прожила большую жизнь и знаю, какими негодными могут быть твои собственные родственники. Это называется – пригреть змею на своей груди…

– Ну, я не думаю, чтобы Владимир Гладилин слишком тепло относился к своим родственникам, – заметил Гуров. – Никто пока этого не подтверждает. Говорят, он даже с родным братом месяцами не разговаривал. Кстати, старшего брата, кажется, нет на похоронах?

Старушка озабоченно оглянулась по сторонам.

– Да, Сережи тут нет, – сказала она с сожалением. – Не знаю, в чем причина. Мне говорили, что между ним и Володей кошка пробежала, но я, честно говоря, не поняла, в чем там дело. Сережа всегда был прямым и честным. Книжки читал. Очень серьезный был мальчик. А Володя с детства был как ртуть – все проказничал, на месте минуты усидеть не мог. Старший брат всегда на него ругался.

– Итак, его здесь нет, – заключил Гуров. – Но, может быть, кто-то знает, где он?

– Может быть, он в командировке? Или в отпуске? Хотя нет, он же преподает в университете – какой отпуск? Я и сама не понимаю, почему его здесь нет. И никто, по-моему, этого не знает. Но вы же сами видите, какое здесь старье собралось. Мы и между собой-то мало общаемся, встречаемся только на похоронах… А Володя с Сережей – люди еще молодые, своя жизнь, м-да…

– Да, это все очень печально, – подхватил Гуров, заметив перемену в ее настроении. – Но ведь кто-то из родственников взял на себя заботы по организации похорон? Наверное, он должен был оповестить всех?

– А всех и оповещали. Кто хотел, тот пришел. Значит, не захотел. Сейчас все такие жестокие стали! Если затаит человек обиду, так даже и могила его не примирит. А вы уж не на Сережу ли думаете? – Антонина Ивановна подозрительно уставилась на Гурова. – Вот это уж вы зря! Он с детства не способен был на дурной поступок, а человек с детства мало меняется. Поверьте, я уж знаю, что говорю!