Читать книгу - "Сонька. Конец легенды - Виктор Мережко"

— Мы будем сидеть тихо, — как-то по-детски произнесла Михелина.

Старший помощник усмехнулся, прикрыл дверцу на площадку.

— Во-первых, о вас кое-кому уже известно. А во-вторых, шифрограмма. Ее получили не только мы, но также, полагаю, на других судах и в портах. Вас уже ищут.

— Я выйду из каюты и, пока не поздно, найду мичмана, — заявил Михель, мрачно глядя исподлобья на Ильичева.

— Поздно, — ответил Сергей Сергеевич и повторил: — Уже поздно. На палубах слишком много народу.

И здесь случилось нечто совсем невероятное. Входная дверь чуточку поддалась, затем ее толкнули сильнее, и на пороге возник собственной персоной Гребнов.

С очаровательной улыбкой он взглянул на присутствующих, проворковал:

— Какая дивная компания, — слегка поклонился: — Всем нижайший поклон.

От появления мичмана на короткое время никто не мог произнести ни слова.

Первым пришел в себя Ильичев.

— Проходите, Владимир Борисович… Милости просим.

Тот, не убирая улыбки с лица, шагнул в каюту.

— Благодарю, — поклонился дамам. — Приятно видеть вас, сударыни. Если честно, соскучился. — Повернулся к старшему помощнику, с легкой укоризной поинтересовался: — Это вы, Сергей Сергеевич, так основательно перепрятали очаровательных беглянок? Ей-богу, с ног сбился в поисках.

— Вы так в нас нуждались? — спросила Сонька.

— Да не только я. Многие в вас нуждаются, сударыня. Так же, как в вашей дочери и муже, — Гребнов повернулся к Сергею Сергеевичу: — Верно я говорю, господин старпом?

— Вы всегда говорите верно, господин мичман.

— Благодарю. — Гребнов вновь прошелся взглядом по каждому из каторжан, приложил ладонь к козырьку. — До скорых встреч.

Мичман повернулся, шагнул к двери, и тут на него в яростном прыжке набросился Михель.

Повалил с ног, вцепился в горло, стал душить.

Гребнов хрипел и отбивался.

Остальные присутствующие в оцепенении наблюдали за происходящим.

Ильичев привалился спиной к двери, не вмешивался, дышал тяжело и часто.

В какой-то момент мичман почти вывернулся из-под Михеля, но тот еще сильнее навалился на него, придавил к полу и держал так до тех пор, пока несчастный не затих.

Каторжанин поднялся, оглядел диким взглядом присутствующих, взял лежащего за руки, стал тащить к выходу на носовую площадку.

Гребнов был тяжелый, и поднять его одному никак не удавалось.

Михель повернулся к Соньке, попросил:

— Помоги, Соня.

Вдвоем они с трудом дотащили тело до площадки, протиснули на нее.

До слуха старпома и Михи донесся негромкий всплеск.

Обессиленные вор и воровка стояли, прислонившись к стенке, пытались отдышаться, глаза их были налиты безумием и усталостью.

Старший помощник капитана продолжал подпирать собой дверь, гладя по спине прижавшуюся к нему испуганную девушку.

Гончарова перевели жить в просторный пустой барак на окраине поселка. При входе откровенно скучал часовой с винтовкой, регулярно зевая и тоскливо отмеряя шаги вдоль стены.

Сам Никита Глебович спал лицом к стенке на кровати, на панцирную сетку которой был брошен потрепанный матрац и такая же засаленная подушка.

На столе стояла недопитая бутылка водки, рядом с ней находились пепельница с окурками, пересушенная строганина и засохшие куски черного хлеба.

Часовой увидел направляющегося к бараку в сопровождении надзирателя нового начальника поселка — грузного подпоручика Илью Михайловича Буйнова, вытянулся по стойке «смирно».

— Здравия желаю, ваше благородие!

— Тебе тоже здравия, — кивнул подпоручик.

Миновав просторную и пустую залу, по которой были разбросаны полусгнившие нары, он толкнул приоткрытую дверь и оказался в комнате.

При появлении Буйнова Гончаров не проснулся, подпоручик оглядел стол, затем толкнул спящего в плечо.

Никита поднял голову, сбросил ноги на пол, осоловело уставился на прибывшего.

— Я вас слушаю.

— Вначале придите в себя, затем будете слушать, — ответил Илья Михайлович.

Поручик сильно встряхнул головой, прогоняя сон, загреб пятерней волосы. Буйнов взял водочную бутылку, повертел в руке, причмокнул.

— Выпивка — грех.

— А отсутствие хорошей закуски — беда, — сострил Гончаров. — У вас есть еще какие-нибудь замечания, господин подпоручик?

— Управление полиции Александровска готовит ваше дело для передачи в суд. И судить вас будут не в Петербурге, а здесь, на Сахалине. Вас это не пугает?

— Радует. Я полюбил этот край всей душой и готов пребывать здесь пожизненно.

— Зря ерничаете, Никита Глебович, — усмехнулся Буйнов. — Вам действительно могут дать пожизненно. За пособничество в побеге трех особо опасных каторжан.

— Повторяю, я рад. Хоть кому-то в этой жизни успел сделать что-то полезное, — поручик с издевкой продолжал смотреть на Буйнова.

— Вы ведь единственный сын у родителей?

— Увы.

— Вам не жалко стариков?

— Жалко. Но я вряд ли наберусь наглости пригласить их сюда на постоянное проживание. Они весьма привыкли к комфорту.

— Я имел честь лично знать ваших родителей, — неожиданно сообщил Буйнов.

Гончаров вскинул на него удивленные глаза.

— Не может быть!.. Вы вместе посещали великосветские рауты?

— Нет, я не был удостоен такой чести.

— А где же еще вы могли встретить моих папеньку и маменьку? — Поручик явно издевался. — Круг их знакомств ограничивался исключительно великосветскими приемами! Вы кто? Граф?.. Князь?.. Барон? Кто вы, подпоручик?

Тот тяжело смотрел какое-то время на полухмельного арестанта и, почти не разжимая губ, произнес:

— Я мог бы сейчас ударить вас в лицо и был бы прав.

— Так ударьте!.. Что вас останавливает? Ударьте! И будете правы. Потому что за вами сила, власть, закон! Ударьте беспомощную тварь!

— Не стану. Исключительно из уважения к вашим родителям.

Он двинулся к выходу, Гончаров рывком вскочил, схватил сзади Буйнова за мундир.

— Вы видите меня? Видите, во что я превращаюсь! С меня содрали погоны, лишили звания, засунули в эту барачную дыру, поставили охрану, посадили на голодный паек, и я должен молчать? — Глаза его были полны слез. — Не буду! Потому что ненавижу! Всех ненавижу! В том числе и вас, хотя вы здесь никто. Сошка! Жалкая и ничтожная!.. И вы смеете учить меня! Смеете говорить о моих святых родителях, которые с чистой совестью благословили меня сюда! Смеете вспоминать о них! Я лучше подохну здесь, сопьюсь, сгнию, нежели согнусь перед вами!.. Я — из Гончаровых! Из тех самых Гончаровых, которые делали мою Россию! Великую Россию, ставшую сейчас несчастной и проклятой!.. И не смейте, подпоручик, больше тревожить меня! Будет суд, я за все и на все отвечу! До этого же запрещаю приходить сюда! Охрана — черт с ней! Но вы — не смейте!