Читать книгу - "Кровь слепа - Роберт Уилсон"

Фалькон осторожно приблизился к ней.

— Не прикасайся ко мне! — крикнула она, отбрыкиваясь. Любви, нежности, жалости она не хотела. А хотелось ей лишь одного — чтобы кто-нибудь, схватив, перерезал ей горло, чтобы она утонула в крови и погрузилась в забытье. Она хотела разом принять на себя все то насилие, которому по каплям подвергали ее мальчика.

Комната погрузилась в глухое безмолвие. Тишина была такой полной, что впервые из-за звуконепроницаемой двери до них стали долетать звуки — слабый, как пение далекого хора, шум обеденного зала. Они сидели на полу возле упавшего стула. Голова Консуэло ушла в колени, руки прижаты к груди. Фалькон попытался заглянуть ей в глаза. Она не плакала. Огромность ее горя была неподвластна слезам. Женщина лишь тупо разглядывала половицы.

— Тот, первый, голос говорил правду, — тихо сказала она. — Мы не знаем, с кем имеем дело. Для них нет ни норм, ни правил. Не существует никаких разумных доводов. Это все равно как уговаривать смерть повременить.

— Но первый голос хотел, чтобы мы сами в этом убедились, — сказал Фалькон.

— Он жесток, — сказала Консуэло, — но далеко не так жесток, как другой голос.

— Другой… он говорит с нами, ощущая свою слабость.

— Я имею в виду голос внутри моей головы, — сказала Консуэло. — Никакие рассуждения на меня сейчас не действуют, Хавьер. Нельзя рассуждать, услышав то, что мы сейчас слышали. Не знаю, какую химию запустили во мне эти крики, но я теперь не та, что раньше. За какие-нибудь четверть часа во мне произошли необратимые перемены.

— Не позволяй, чтобы это влияло на суть твоих решений.

— Ты-то, Хавьер, к такому привычен.

— Никто не может быть к такому привычен, — сказал он, вспоминая Марису Морено, серую ногу в темном озерце крови, голову на деревянном торсе статуи.

— Единственное, что нам остается сделать с таким чудовищем, как Донцов, — сказала Консуэло, сжав кулаки так сильно, что побелели костяшки пальцев, — это натравить на него собак.

— Ну а Дарио?

— Хуже, чем сейчас, ему, по-моему, быть не может.

Она поднялась на ноги. Отряхнувшись, присела на край стола.

— Я заберу эти диски, — сказал Фалькон.

Она понимала, как тяжело ему далось это решение, но он так хотел. Что до нее, то в ней не осталось ни крупицы сомнения.

— Знаешь, если мы уж встали на этот путь, то придется идти до конца, — сказал Фалькон. — И обратного пути, возможно, тоже не будет. У тебя есть еще два сына, о которых надо…

— Ты хочешь, чтобы я подписала тебе вольную? — спросила она, и взгляды их скрестились.

— Я не предам тебя, Консуэло, — сказал Фалькон. — Я пойду на сделку с совестью. Если надо будет, даже деньги эти им отдам. Пусть я испорчу свою карьеру. Пусть вышибут меня из полиции, засадят в тюрьму на веки вечные и я буду гнить там в позоре, лишь бы с Дарио все было хорошо.

Она взяла его за обе щеки и поцеловала.

— Прости меня, Хавьер. Я знаю, чего тебе это стоит, — сказала она и, набрав номер, включила громкую связь и диктофон.

— Diga, — произнес знакомый голос.

— Мы поговорили с людьми Юрия Донцова, — сказала Консуэло.

— И?

— Он передал, что деньги для него должна собрать я.

— Сколько времени он дал вам?

— Неделю.

— Интересно, — протянул голос. — Должно быть, туго ему приходится. Ну а что насчет дисков?

— Он желает получить их до полудня. И настаивает на том, чтобы это были оригиналы.

— Разумеется. Ведь копии могут быть подделкой, они ничего не доказывают, — заметил голос. — С сыном вы поговорили?

— Когда я попросила доказательство, что с моим сыном ничего не случилось, в ответ они отрубили мальчику палец на ноге.

— Это могло быть лишь представлением, — сказал голос.

— Слышали бы вы эти крики!

— Означает ли это, что вы желаете поручить нам защищать ваши интересы?

— У меня есть к вам вопросы, — сказала Консуэло. — Знаете ли вы, где именно они держат моего сына?

— Пока не знаем. Но у нас там имеются свои люди.

— И они не знают?

— Донцов очень внимательно следит за тем, кому и что следует знать. Единственное, что нам известно, — это то, что мальчика держат не в севильской резиденции Донцова. Но информаторы выяснят, где мальчик находится. Ответ будет найден.

— А о каком «маленьком вознаграждении» вы говорили? — спросила Консуэло.

— Об оригиналах дисков.

— Погодите-ка, — сказала Консуэло. Не отсоединяясь, она отключила звук и, сжав кулаки, уткнулась в них лбом. Необходимость принимать невозможные решения доставляла ей настоящее страдание. — Я так понимаю, что должна выбрать одно из трех, — проговорила она раньше, чем Фалькон успел сказать хоть слово. — Довериться чудовищному Донцову либо непонятному и туманному Ревнику или же обратиться к органам правопорядка — нерешительным и нерасторопным. Первое неприемлемо, третьему препятствует первое, потому что для решения нам отвели меньше двенадцати часов. А значит, придется выбрать второе — Ревника, хотя что из этого выйдет — неизвестно. Можем сколько угодно кусать себе локти, все равно это ничего не изменит.

Оба поглядели на телефон. Она снова включила звук.

— Мы доставим вам диски, как только вы вызволите Дарио.

— Такое условие нас не устраивает.

— Не разъединяйтесь.

— Им еще до шести часов потребуются диски, на которых засняты люди из «Ай-4-ай-ти» и «Горизонта», — сказал Фалькон. — Без них трудно повлиять на сделку между консорциумом и администрацией мэра. Предложим им наугад первое попавшееся и посмотрим, что они скажут.

И опять голос:

— Все диски пронумерованы. Номера проставлены фломастером. Нам нужна половина всего количества с номерами от первого до восьмого и от двадцатого до двадцать седьмого включительно.

— Когда вы планируете начать действовать? — спросил Фалькон.

— Наберите наш номер еще раз через пятнадцать минут.

Телефон смолк. Измученные Фалькон и Консуэло откинулись на спинки стульев.

— Да что там на этих дисках, которые они у нас просят?

Рамиреса звонок Фалькона поднял с постели. Он помнил только то, что неопознанный парень заснят на первом диске и что последние два заблокированы, их нельзя открыть без пароля и специальной программы для восстановления данных, и что программисты над этим работают. Фалькон дал отбой.

Размышляя над тем, что может быть записано на столь ценных последних двух дисках, они опять замолчали — напряжение, которое они испытывали, было столь огромным, что звук человеческой речи, казалось, резал уши. Ресторанный шум за дверью дразнил их, назойливо напоминая о существовании другой жизни, которой им и полагалось бы жить.