Читать книгу - "Королева брильянтов - Антон Чиж"

Грозу Пушкин терпел с удивительным спокойствием, если не сказать равнодушием. Не слушая, в чем его обвиняли и чем советовали заниматься в этой жизни, он рассматривал стены. Там было на что посмотреть.

Давняя традиция увешивать кабинет не только обязательными портретами царствующих особ и торжественными фотографиями у Эфенбаха обрела невероятные формы. Меж рамками не видно было обоев. Михаил Аркадьевич так плотно завешал стены снимками, как не найдешь в салоне фотографа. В удивительной смеси попадались лошади, родственники, пейзажи, памятные даты, пароходы, виды Неаполя и герои Русско-турецкой войны 1877–1878 годов. Их было так много, что при каждом осмотре открывались новые. Среди ковра картинок взгляд приметил одну, которую до сих пор Пушкин не замечал. Чуть правее и выше портрета государя висела рамка с народным лубком. Лихой витязь на коне с копьем наперевес атаковал дракона. Над ним вилась лента с загадочной надписью: «Государь-ампиратор Иоанн Василичь Грозный, человек справедливый, но сурьезный». Смысл девиза был столь глубок, что Пушкин, размышляя над ним, не заметил, как кончилась гроза.

Михаил Аркадьевич выдохся и стал прежним: в меру мягким и свойским.

– Алексей, тебе не стыдно?

– Нет, не стыдно, – сказал Пушкин и нарочно зевнул.

На него безнадежно махнули рукой.

– Вот, господа, ну что поделать с такой безобразной ленью? – спросил Эфенбах, обводя взглядом своих подчиненных. Каждый из чиновников имел на этот счет свое мнение. Особенно Акаев, который не мог понять, для чего Пушкин не скажет правду.

Настал момент, когда пора было идти на мировую.

– Михаил Аркадьевич, вам не любопытно узнать мой вещий сон?

Эфенбах в печали подпер щеку.

– И что же тебе привиделось?

– Преступление, которое случится. Произойдет сегодня. Или завтра.

Несмотря на мелкие странности, а у кого их нет, Михаил Аркадьевич был человек умный, умел отличать, когда ему хотят сказать нечто важное.

– Неужели? – сказал он без всякой иронии. – Какое именно?

– Будет ограблен очередной, пятый по счету состоятельный господин, – ответил Пушкин. – Я знаю… Точнее, могу предположить, где это случится.

– Какой пятый господин? – не до конца понял Эфенбах.

– Очередное ограбление из разряда тех дел, что так старательно прикрывает локтями Василий Яковлевич, – Пушкин кивнул на Лелюхина, который сидел с невозмутимым видом.

Нюх полицейского никогда не подводил Михаила Аркадьевича. Он почуял, что ему преподносят нечто важное.

– Каким образом… – начал он и осекся: – Нет, позвольте… А почему пятый ограбленный? У нас же три дела.

Дверь с грохотом распахнулась, в кабинет ворвался господин невысокого роста, невзрачный, сухощавый, с седыми усами и, как говорили, «с какого-то черного цвета гарнизонной физиономией», в полицейской форме и погонах полковника. Появление его заставило чиновников встать, а Эфенбаха замереть по стойке «смирно».

– Господа, беда! – страшным шепотом сообщили им вместо приветствия.

В воздухе зазвенела струна, которая всегда звенит в самый неподходящий момент. Никто не знал, что случилось, но каждый наверняка мог предсказать, что в этот миг тихое предпраздничное течение жизни закончилось. О нем можно забыть. Теперь начнется та самая суматоха, какая порой случается в полиции по делу или на всякий случай, чтобы показать высокому начальству радение и старание. Что случилось, неизвестно, но радостям конец. Это и пропела невидимая струна.

Такое приятное известие мог принести только один человек: обер-полицмейстер Москвы, беспощадный хозяин улиц Александр Александрович Власовский. Ближайшее будущее не сулило сыскной полиции ничего хорошего.

5

Ступая по мраморной лестнице, покрытой мягким ковром, к четвертому, самому лучшему номеру, Сандалов отгонял дурное предчувствие тем, что выбирал причину, по которой осмелился беспокоить важного постояльца. Надо подать так, что портье лично беспокоится: нельзя ли чем услужить, исполнить какое желание и вообще сделать пребывание в «Славянском базаре» незабываемым и восхитительным? Не может обидеть гостя проявление трепетной заботы. Только одна загвоздка: нельзя же сказать напрямик «вас там дама дожидается». Тут надо умно зайти. Сандалов прикинул, что гость новый, а потому резонно напомнить о завтраках в ресторане, знаменитых на всю Москву и прочие города империи, куда разъезжались купцы, отведавшие их.

Сандалов одернул сюртук, поправил идеально завязанный галстук и пригладил не менее идеальный пробор в волосах. Усы портье не полагались. Чуть замахнувшись согнутым пальцем, Сандалов постучал нежнейше и вежливо. Выждав, сколько было пристойно, постучал еще. И, собравшись с духом, – в третий раз. В номере было тихо. Оглянувшись в оба конца коридора, Сандалов приложил ухо к дверному полотну. В номере определенно было тихо. Портье улавливал какие-то шорохи вроде шипения, но не был уверен, что это обман слуха или кровь бежит по сосудам. Конечно, постоялец мог спать так глубоко, что не слышал стуков. Только время для утреннего сна не вполне подходящее.

Тревога обратилась настоящим беспокойством. По-доброму, Сандалову следовало спуститься вниз, встать за конторку и сделать вид, что ничего не знает. Вот только возвращаться было нельзя. Дама посидит-посидит в ресторане и вернется за ответом. И что ей скажешь? Из двух зол предстояло выбрать меньшее.

Как раз к случаю пробегал коридорный. Сандалов затребовал отчет о постояльце. Коридорный ничего не мог сказать определенного: господин из четвертого не вызывал, никаких приказаний от него не было. Как заехал, так больше его не видели. Ни шума, ни жалоб от соседей. Отдыхает от трудов, отсыпается. Не иначе.

За много лет изучив гостей вдоль и поперек, Сандалов плохо верил, что мужчина не больной и богатый будет просыпать в Москве такую сказочную погоду. Дел, что ли, у него нет? Да хоть по магазинам Кузнецкого моста бегать и закупать подарки родным. Обычно приезжие торопятся туда-сюда, не понимая размеренного течения московской жизни. В «Славянском базаре» спится, конечно, сладко, но не до такого часа.

– Ключ запасной есть? – тихо спросил Сандалов.

Коридорный выразил удивление: имеется, да только с чего он сдался? Вступать в пререкания Сандалов не собирался. Приказал: сбегать за ключом и сразу назад. Коридорный кинулся выполнять приказание. Сандалову очень не хотелось, чтобы кто-то случайно заметил его топчущимся у двери номера. Он принялся прохаживаться по коридору, как будто проверял порядок.

Из дальнего, двенадцатого номера вышел моложавый господин с пропитым лицом и неопрятно одетый, который не заметил поклон портье и прошел мимо, обдав сивушным духом. Сандалов по привычке, не задумываясь, оценил гостя: не старше тридцати, деньги водятся, любит погулять, не чиновник, не служит, – или ренту имеет, или наследство получил. Зачем он оценивал людей, Сандалов сказать не мог, так – развлечение. Для его должности полезное: жулика или проходимца на глаз определишь.