Читать книгу - "Вирус самоубийства - Ольга Игомонова"

Но ни горячее питье, ни постельный режим не помогли залечить глубокую психологическую травму, которую получила беззащитная девочка. На протяжении недели Тонюсенька не проронила ни слова. Она безучастно глотала таблетки от гриппа, которые давала ей мать, но почти ничего не ела. Целыми днями девочка лежала на кровати, отвернувшись к стене и не включая света даже в темное время суток. Перепуганная Вероника перестала приглашать своих случайных знакомых, притормозила с выпивкой (совсем завязать с ней она уже не могла), сделала в квартире генеральную уборку и даже сварила дочери куриный суп. Но девочка упорно продолжала молчать и отворачиваться от матери.

В этот короткий период Вероника, пожалуй, первый раз в жизни ухаживала за дочерью, как настоящая мать — с трогательным вниманием и полным самоотречением. Она покупала Тонюсеньке апельсины, варила бульоны, давала лекарства и ежедневно меняла постельное белье. Вероника каждый вечер перед сном желала девочке спокойной ночи, чего никогда раньше не случалось, и даже навещала ее ночью: трогала лоб и поправляла одеяло. Никаких собутыльников и ночных гостей в квартире больше не было, а сама Вероника старалась двигаться как можно тише, чтобы не беспокоить дочь. Трудно сказать, что тогда заставило эту бесчувственную, эгоистичную и ограниченную женщину проявить такую заботу: может быть, это было запоздалое пробуждение материнского инстинкта, а может быть, просто страх потерять это почти бессловесное, но единственное близкое существо, которое, хотела она этого или нет, уже стало привычной и неотъемлемой частью ее беспорядочной жизни.

На второй неделе игры в молчанку девочка уже окончательно оправилась от простуды, но разговаривать с матерью отказывалась наотрез. На все вопросы, уговоры и угрозы Тонюсенька отвечала безразличным взглядом и упрямым молчанием. К концу второй недели нервы Вероники, изрядно расшатанные злоупотреблением алкоголя, не выдержали, и она сорвалась.

Произошло это на кухне. Вероника кричала на дочь почти истерично, не особенно выбирая выражения и не обращая внимания на то, что лицо девочки, все еще бледное от болезни и пережитого потрясения, начало покрываться красными пятнами. В этом раздраженном материнском крике было все: ненависть к дочери, которую она испытывала с момента ее рождения, разочарование от собственной неудавшейся жизни, бессилие перед сложившейся ситуацией, страх перед будущим, злость на своего похотливого собутыльника, который по глупости испортил ее и без того непростые отношения с девочкой. Но не было в этом крике ни оправдания, ни раскаяния — Вероника ни на минуту не считала себя хоть в чем-то виноватой перед своей обделенной любовью дочерью.

Тонюсенька, не имея возможности скрыться, как обычно, в своей комнате, все больше сжималась в комок и молча, не проронив ни слова, слушала нескончаемый поток брани и несправедливых обвинений в свой адрес. Внезапно девочка начала дрожать, и глаза ее налились слезами. Она обхватила голову руками и уткнулась лицом в колени. Дрожь ее перешла в импульсные судороги, но вместо рыданий из глубины ее горла вдруг вырвался дикий, почти звериный вопль, низкий и протяжный, который не умолкал так долго, что опешившая Вероника прекратила свой надрывный монолог и в изумлении уставилась на дочь. Через несколько секунд вопль перешел в истерический плач, и всегда тихая и робкая Тонюсенька бросилась на мать с кулаками:

— Это ты, ты, ты во всем виновата! Я тебя ненавижу! Зачем ты меня родила, если я тебе не нужна? Я никому не нужна! Я не хочу жить с тобой! Я вообще не хочу жить! Оставь меня, убери руки! Не трогай меня!!! Ты алкоголичка!!!

Ослепленная яростью, Тонюсенька размахивала своими маленькими кулачками, пытаясь ударить мать как можно больнее, но это у нее не получалось — ее слабые удары больше походили на легкие толчки. Захлебываясь от рыданий, обиды и бессилия, девочка стала бросать на пол все, что попадалось ей под руку, проклиная свою непутевую мать и ее многочисленных сожителей, а больше всего свою несчастную судьбу.