Читать книгу - "Круг невинных - Валентен Мюссо"

Не то чтобы эта находка изумила меня – скорее немного озадачила. Конечно, сам по себе пистолет ничего не доказывал, но наводил на мысли, что Рафаэль боялся за свою жизнь и, чтобы защититься, завел себе это автоматическое приспособление. Конечно, даже если он знал о какой-то угрозе, вряд ли мог себе представить, что до него доберутся так далеко от населенных мест, на лоне природы.

Несколько мгновений я колебался, какое решение принять: показать оружие Камилле или сразу отнести его в полицию? Ни один из этих вариантов не показался мне сейчас достаточно разумным. Поэтому я спрятал свою находку в карман куртки и старательно уложил плитку на место.

Под конец нашего обыска я вышел подышать свежим воздухом на площадь, где находилась лавочка Рафаэля. Это одно из самых приятных мест Котре, с магазинчиками и кафе, выстроившимися вереницей под защитой конструкции из зеленого металла. С той и другой стороны две большие ротонды придают этого месту величественный облик «бель эпок»[4].

Немного разочаровавшись результатами поисков, я хотел расспросить Фредерика, компаньона моего брата и человека, которого тот называл своим лучшим другом. Обстановка магазина всегда казалась мне уютной и успокаивающей: все эти кучи па́рок, лыжного инвентаря и походных ботинок. Можно подумать, что ты в пещере Али-Бабы. Все здесь сводилось к одной и той же страсти – к горам.

– Привет, Винсент, – угасшим голосом сказал мне Фредерик, заканчивая расставлять на витрине несколько пар ботинок.

– Привет.

Фредерик выглядел расстроенным. Очевидно, последние сутки были очень тяжелыми и для него тоже. Не знаю ничего хуже, чем притворная печаль, продиктованная условностями. Но его горе казалось искренним.

– Я еще толком и не осознал, что произошло, – произнес он.

– Знаю.

– Ты как, держишься?

В ответ я лишь пожал плечами, не зная, что и сказать.

– А Камилла, как она? – снова заговорил Фредерик.

– Думаю, она совершенно сбита с толку. Последние дни были для нее очень трудными.

– Конечно.

Больше всего на свете мне хотелось покончить с этими банальностями и перейти к настоящей причине своего посещения.

– Хочу задать тебе два-три вопроса о Рафаэле.

– Хочешь попытаться понять, так ведь?

– Полагаю, не я один. Насколько я понимаю, жандармы тебя уже допросили?

– Естественно.

– Каким, по-твоему, был Рафаэль в последнее время?

– Трудно сказать. Ты должен все знать лучше меня, ты же его брат.

– Я ведь не проводил с ним дни напролет… в то время как ты, наверное, заметил что-нибудь в его поведении.

– Ты имеешь в виду, что-нибудь странное или необычное?

– Именно.

– Не мне тебе рассказывать, что Рафаэль был немного чудаковат. Манеру поведения он менял как перчатки.

– Это верно: сегодня он мог быть невыносимым, а назавтра очаровывать всех своим обхождением. Он всегда был таким. Даже в детстве его характер отличался переменчивостью. Но я хочу поговорить с тобой о том, что происходило незадолго до его гибели.

– Не хотелось бы направлять тебя по ложному следу. Задним числом мы все перетолковываем и выстраиваем себе совсем другую картину…

– О чем ты говоришь? Он тебе что-то рассказал?

– Не то чтобы рассказал. Скорее его манера поведения… Ему явно было не по себе; казалось, он чего-то остерегается. Какая-то штука внушала ему нешуточный страх. Но я в этом не уверен; не исключено, что он просто устал или был не в духе.

Устроившись в своем любимом кресле, я открыл бутылку виски, которую недавно прихватил из буфета возле входа. Еще не было одиннадцати часов, а раз уж я начинаю пить с самого утра, значит, дело не идет. Ненадолго заглянув к Фредерику, я навестил многих друзей Рафаэля, в частности тех, кто участвовал в поисках в горах. Не то чтобы они ничего мне не смогли рассказать, просто я устал выслушивать соболезнования, будто старый одинокий вдовец.

Я пребывал в полнейшем смятении и был встревожен тем, что не нашел никакого определенного следа, поэтому не оставил без внимания свежую почту. Почти машинально я взял ее и положил на край небольшого столика, который, казалось, готовился обрушиться под слоем писем, которые вот уже три дня как оставались неоткрытыми. Я все откладывал и откладывал это на потом.

Со стаканом в руке я некоторое время прохаживался по квартире. Там, снаружи, стоял ясный день, и город купался в белом рассеянном свете.

Лишь добрый час спустя я заметил это посреди вороха бумаг. Конверт из обычной крафт-бумаги, на которой довольно неловким почерком были написаны мое имя и адрес. На обратной стороне не имелось ни адреса, ни имени отправителя. В конверте обнаружилась коробка с CD-диском без прозрачной упаковки. Мифический диск Эрика Клэптона и группы «Derek and the Dominos», образованной в 1970 году. Я знал каждую ноту этого альбома; у моего брата он был самым любимым. Этот диск я слышал, наверное, тысячу раз. Но кто мог прислать мне этот конверт? Связь с Рафаэлем очевидна… но с его смертью?

Я засунул диск в проигрыватель. Тотчас же в комнате послышались первые ноты «Лейлы» в ре-миноре. Во мне поднялась волна ностальгии: казалось, будто я вернулся на двадцать лет назад. Сейчас меня не удивило бы, если б в комнату вошел Рафаэль, изображая, будто подыгрывает на гитаре. Помню, в юности он старательно воспроизводил аккорды к «Кокаину» или «Ключ к шоссе» на старомодном «Гибсоне»[5], купленном по случаю.

Однако к чему это? Кто-то знал подробности жизни Рафаэля, и этот «кто-то» пытался послать мне весточку. Но какую?

Музыка, уводящая слишком далеко в прошлое, начала меня раздражать, и я сердитым движением выдернул диск из лазерного проигрывателя. Положив его в коробку, заметил, что картинка, где подписано название альбома, немного смещена. По всей вероятности, это был не оригинальный диск, а копия.

Тотчас же бросившись к компьютеру, я без труда нашел то, что и предполагал. Кроме аудиофайлов, которые были записаны поверх других, на диске имелся видеофайл, который я открыл одним щелчком мышки.

С самого начала я понял, что фильм не был снят на современной портативной видеокамере, а переписан с кассеты, причем совсем недавно. Сняли его по крайней мере лет пятнадцать назад, так как в начальных кадрах моему брату не больше двадцати пяти лет. В кадре Рафаэль не был один: он целовал какую-то женщину примерно своего возраста. Судя по страстности поцелуя, они, должно быть, очень любили друг друга. Крупный план и поцелуй длились секунд двадцать. В течение этого отрезка времени ничто не позволяло догадаться ни о том, где это происходило, ни о том, кто держал камеру.