Читать книгу - "История одного преступления. Потомок Остапа - Андрей Акулинин"

После того как через пару дней после госпитализации в медсанбате Левина посетил секретарь российского посольства, а по совместительству полковник ГРУ, и передал гостинцы, персонал и больные стали относиться к нему более чем уважительно. У нас уважают героев! Их боготворят. А он усилил эти чувства сначала у пациентов своей палаты, затем у медсестер и врачей, по вечерам рассказывая им о своих «подвигах» в тылу врага. Левин был один, а вот врагов и подвигов много. Свист пуль, разрывы снарядов и вопли умирающих товарищей, которых он выносил из-под шквального огня афганских душманов – это было шоу, устраиваемое им ежедневно после отбоя. В такое время в его палате собирались все, кто мог самостоятельно передвигаться. Открыв рты, они подолгу слушали его рассказы.

Не удивительно, что к моменту его выписки госпиталь «гудел». Стол накрыли в ординаторской, где собралось человек двадцать народу. Между людей было не протиснуться. Левин сиял от счастья. Он так мечтал об этой минуте. Минуте признания. Когда все на тебя так смотрят, так боготворят, так любят… К слову, и медсестры постарались. Откуда-то появились всевозможные деликатесы, которых в Таджикистане днем с огнем не сыщешь. Крепенькие маринованные огурцы, хрустящие во рту, ломтики поджаренных баклажанов, которые просто таяли на языке, различная нарезка, ароматный козий сыр, вареное курдючное мясо, дымящаяся вареная картошка, заправленная зеленью и сливочным маслом, кусочки красной рыбы и еще Бог знает что. Несмотря на сухой закон, распространенный на базе, на столе выросли батареи сухого вина и водки. Много водки.

Блюда передавались с одного конца стола на другой. Каждый брал с удовольствием, и ему не приходилось выбирать, мог отведать все. В этот момент аппетит разыгрывается, и всем кажется, что они могут есть целую ночь, словно впереди их ждал голод, словно они едят последний раз в жизни. Раз пища на столе, значит, ее надо есть. Это своего рода инстинкт.

Разговоры текли под постукивание тарелок, вилок и стаканов. Говорили в основном о Левине, о том, как грустно расставаться с настоящим боевым офицером (в госпитале он присвоил себе воинское звание «лейтенант»). Пили за Родину, за Россию, за семьи, оставшиеся на «большой» земле. Пили за победу, за тех, кто на боевом посту, за тех, кто не пришел с задания. Пили за настоящих мужиков, потом за симпатичных женщин.

Через четыре часа все закончилось. Все были утомлены, как после боя. Утомлены и счастливы, что остались живы. Кто-то опустил голову на грудь и посапывал. Кто-то неуверенно передвигался в поисках кровати. Кто-то требовал продолжения банкета. Левин поглаживал колени сидящей рядом медсестры, которая томно хихикала и что-то шептала ему на ухо.

Однако к исходу следующего дня, когда Левин будет за тысячи километров от этого места, их жизнь поблекнет, а земля треснет под их ногами. Несчастье вторгнется в их относительно спокойную жизнь. Большинство из находящихся в ординаторской людей не досчитается зарплаты, полученной в финслужбе накануне, документов и золотых украшений. Но пока об этом никто не думал. Кто мог, наполнял свой очередной стакан водкой или вином, что-то мычал и опрокидывал его вовнутрь. Под великодушным взором «героя» они все чувствовали себя необыкновенно счастливыми…

* * *

Утром к госпиталю подъехал новенький армейский уазик, за рулем которого сидел белобрысый прапорщик в голубом десантном берете. Всю дорогу к аэродрому он беспрерывно болтал, рассказывая анекдоты и последние новости с «большой» земли, откуда он недавно прибыл. А вот Левин непривычно молчал и, прижав к груди драгоценную спортивную сумку, вымученно улыбался. Покусывая нижнюю губу, он вспоминал проведенную ночь в одной постели с дежурной медсестрой. Он все еще ощущал запах ее дешевых духов и сладковатый привкус губной помады. В нагрудном кармане позвякивали ее золотые сережки с маленькими блестящими прозрачными камешками и обручальное колечко, которое та носила на левой руке. Там же грели тело несколько серебряных крестиков, золотых цепочек, модных по тем временам мужских печаток и женских перстней, а также деньги – итог его ночного бдения.

На аэродроме, обдуваемом всеми ветрами, он проводил взглядом полковника Семенова, который махнул ему на прощание рукой и, улыбнувшись, зашел вовнутрь самолета. Сейчас ему хотелось петь и танцевать. Опасность, что его могли разоблачить, ушла в прошлое. Отныне он свободный человек. Человек без прошлого, но деньгами…

Самолет военно-транспортной авиации, прозванный среди вояк «бортом», простужено задрожал, круто сорвался с места и ринулся ввысь, оставляя позади стремительно уменьшающуюся землю, постепенно входя в другой, неизведанный мир, в котором нет границ.

До этого момента Левин не летал самолетами, еще не было расстояний для этого вида транспорта. Поэтому, впервые ощущая величие неба, ему в голову лезли дурные мысли, которые он, как мог, гнал прочь, одновременно вслушиваясь в вибрацию корпуса и скрипы обшивки, пытаясь уловить признаки начала катастрофы. Ему казалось, что этот маленький самолет обязательно начнет разваливаться на куски и красиво падать на это квадратное черное поле. Шансы на выживание нулевые. Иллюминатор притягивал как магнит, объединяя страх и красоту земли, которую он никогда не видел с высоты птичьего полета.

Сквозь бесконечное голубое море воздуха земля выглядела миниатюрной, словно нарисованной акварелью на обычном листе ватмана. Величественные горы, игрушечные города и аулы, отличающиеся по цвету прямоугольники, пересеченные реками и дорогами. Земля казалась незащищенной, как и он в этой летящей железной банке, похожей на обычный автобус. Он отвернулся от иллюминатора и к удивлению обнаружил, что в заполненном салоне никто не проявлял тревоги и беспокойства. Для этих людей, привыкших смотреть смерти с глаза, авиалайнер не новинка. Кто-то из них читал потрепанную книгу, кто-то дремал, прислонив коротко стриженую голову к холодному стеклу иллюминатора, некоторые разговаривали друг другом и смеялись, прапорщики, расположившиеся в самом хвосте летающей машины, пили из фляги теплый спирт и морщились после каждого глотка.

Неожиданно самолет уверенно вошел в облака, и за стеклом на расстоянии протянутой руки совершенно четко стал виден густой пар, обволакивающий корпус самолета. Левин испытал странное чувство утраты реальности – не было видно ни земли, ни голубого неба, и только белый светлый туман гладил маленький, хрупкий и беззащитный самолет. Ему даже казалось, что он слышит шорох, с каким туман касается обшивки. Внезапно он понял причину подступившего к горлу страха. На земле от него что-то будет зависеть – можно спрятаться, убежать, отстреляться, и, черт возьми, если смерть все-таки настигнет, то там, внизу, на земле она будет иметь хоть какой-то смысл. А здесь, в воздухе, можешь погибнуть по ошибке похмельного пилота или недоглядевших технарей, и ничего с этим поделать не сможешь. Глупая и страшная смерть, хоть волком вой.

Вскоре самолет сбросил обороты и начал снижаться. Наступила неприятная поскрипывающая тишина. Землю не было видно, а летающий автобус, попадая в воздушные ямы, скрипел и качался. «Все, это конец», – прошептал Левин и стал молиться, прося помощи у всех богов, которых он знал наперечет.