Читать книгу - "Комплекс Наполеона - Марина Серова"

— Так, все пошли мыть руки — и в столовую на обед! — громким и звонким меццо-сопрано взывала она к детям. — Я повторять не стану!

— Валерия Георгиевна, — окликнула ее заведующая.

— Да. — Сокольникова сделала движение в нашу сторону.

— В столовую детей отведет другой воспитатель, а вы поговорите, пожалуйста, с Татьяной Александровной. Я вам говорила, — при последней фразе Аделаида Анатольевна понизила голос до шепота и выразительно посмотрела на свою сотрудницу.

— Ах да, — кивнула высокой прической Сокольникова. — Где нам лучше побеседовать?

— А вот сейчас дети отправятся на обед, и комната станет свободна, — взяла я инициативу в свои руки. — Здесь и побеседуем.

— Хорошо, — кивнула воспитатель и, повернувшись к детям, снова повысила голос:

— Через полминуты все стоят у двери парами в ряд!

«Ого! — подумала я. — Не женщина, а прямо-таки сержант в юбке! Интересно, здесь все воспитатели так разговаривают с детьми? Или они только так и слушаются?»

Комната вскоре опустела, и мы прошли внутрь. Это был не класс, а именно комната, где дети жили, проводили свободное время и спали — у дальней стены в два ряда были расставлены тщательно заправленные кровати.

Валерия Георгиевна пододвинула мне деревянный стул, сама села на точно такой же рядом, положив ногу на ногу. И колготки у нее были с блеском, и черные туфельки на высокой шпильке… Ну, словно она не на работу воспитателя пришла, а как минимум на должность менеджера по работе с клиентами в какую-нибудь торговую компанию.

— Валерия Георгиевна, вы, наверное, понимаете, по какому поводу я пришла с вами поговорить, — начала я.

— Да все я понимаю! — махнула рукой Сокольникова. — Не понимаю только, для чего Аде все это нужно.

Я подумала, что Адой она, вероятно, называет Аделаиду Анатольевну, а это означало, что отношения между этими женщинами лишены официоза. Ну, разумеется, не в кругу воспитанников.

— Она хочет установить истину, — заметила я.

— Да бросьте вы! — Сокольникова снова махнула рукой. — Трясется она вечно, все боится, что какой-нибудь скандал выйдет и что спонсоры от нас откажутся. Что ей тогда делать, на одну зарплату жить?

Валерия Георгиевна разговаривала со мной запросто, раскрывая карты, которые, в сущности, не обязана была раскрывать. И, по сути дела, в чем-то подставляла свою начальницу. Что это — умышленное желание досадить ей или лишь простодушие и непосредственность? На простушку она явно не похожа…

— Что, хорошие спонсоры? — поинтересовалась я.

— Да уж грех жаловаться! И ремонт отгрохали, и детям новые игрушки, одежду, оборудование… Компьютеры даже закупили. Ну и ей, конечно, перепадает — что мы, дураки, что ли? На зарплату педагога так не разоденешься, в салон красоты каждую неделю не походишь. А у нее только шуб целых три! Правда, одна старая совсем. И сережки-колечки часто меняются.

«Наблюдательная дамочка», — отметила я про себя.

— А что касается этой Никишиной, то Ада зря суетится. Поздно суетиться-то! Она же во всем призналась! Господи, да я сразу подумала, что это она! Кому же еще? Мы же вместе с ней тогда дежурили. И никого больше не было, тем более посторонних.

— А вот Аделаида Анатольевна уверена, что Варвара Михайловна не могла этого сделать, — заметила я.

— Просто Аделаиде Анатольевне хочется так думать, — фыркнула Валерия Георгиевна, поправляя кокетливо выпущенный из гладкой прически завиток. — И еще она слишком наивная. Я бы на ее месте эту Варвару на работу вообще не взяла!

— Почему это? — удивилась я.

— Потому что она припадочная! С детьми сюсюкает, а на воспитателей набрасывается. Один раз меня чуть не ударила.

— За что?

— А я откуда знаю? — капризно скривила губы Сокольникова. — Что-то ей взбрело в голову… Она же одинокая совсем, у нее даже мужика нет! Вот и бесится. Ада ее хвалит: дескать, она всю себя детям отдает. А кому ей еще себя отдавать-то? Она, может, и рада была бы кому отдаться, да только никто не берет, — и она рассмеялась каким-то злым, неискренним смехом.

— И тем не менее вы уверены, что она задушила мальчика, — напомнила я. — При том, что всю себя отдавала детям.

— Я же говорю, у нее с головой не в порядке. И с нервами тоже. Конечно, перезрелая девица, живет, как старуха, без мужика, не ходит никуда… Тут у кого угодно крыша поедет. А кто виноват? Сама виновата! Одевается, как монашка, ведет себя так же… Сколько раз мы на праздники сбрасывались, так она хоть бы рубль дала — никогда! Вечно отказывается. А чего отделяться от коллектива-то? Так никогда отношения не сложатся. Да я вам больше скажу — она нам всем завидовала просто! У остальных-то все в порядке: у кого семья, дети, мужья, у кого любовники. А она вечно одна, зачуханная и убогая. Ох! — Валерия Георгиевна покачала головой. — Хотя мне ее, признаться, жалко было. Ну что себя заживо хоронить в ее-то возрасте? Мне бы сейчас ее годы — о-о-ой!

В этом последнем протяжном «о-о-ой» прямо-таки слышалось: «Вот уж я бы оторвалась на полную катушку!»

«Странно, что женщина с таким складом характера выбрала для себя работу воспитателя, — подумалось мне. — Коллектив сплошь женский, да еще и дети…»

— А у вас самой дети есть? — поинтересовалась я.

— Дочь, — коротко ответила Сокольникова. — Взрослая уже, пятнадцать лет.

— Валерия Георгиевна, расскажите, пожалуйста, о той ночи, когда произошла трагедия, — попросила я.

— Да про ночь-то и рассказывать нечего, все, как обычно, — быстро проговорила Сокольникова. — Все уже утром выяснилось, уже когда и заведующая, и другие воспитатели пришли. Я уже домой собиралась, сменщица моя пришла, директриса явилась, а тут вылетает Никишина с бешеными глазами и орет: «Кошмар! Ужас! Сережа умер!» До сих пор помню, как она завывала, у меня аж мороз по коже прошел. — Сокольникова передернулась. — Ну, естественно, мы побежали, проверили — действительно мертвый, холодный уже совсем. Милицию пришлось вызывать, хотя Ада до последнего тянула, все тряслась. Приехали, всех опрашивали, все осматривали… Я домой только к вечеру попала, и это после суток работы!

— И тогда вы не заметили в поведении Варвары Михайловны ничего необычного?

— Да нет, — глядя в сторону, ответила Валерия Георгиевна. — Она вообще со странностями, так что… Да и не до нее всем было, всех смерть Губанова взбудоражила. Это я уж потом, дома, прикинула, что кому же, кроме нее…

— А ночью вы ее видели?

— Да, она спала на кушетке, я мимо проходила, в туалет.

«Если Никишина действительно задушила мальчика, то при ее взвинченных нервах ей трудно было до утра сохранять спокойствие и молчание. Да еще и спать. Или она сама не знала, что задушила его, и поняла это только утром?»

— А что вы можете сказать про Сережу Губанова?