Читать книгу - "Крепость Бреслау - Марек Краевский"

Часовой оставил их одних, чтобы через некоторое время появиться в сопровождении небритого лейтенанта Вермахта в присыпанном штукатуркой мундире, рядом с ним ковылял толстый адъютант с керосиновой лампой.

— Фамилия? — лейтенант был недоверчив, так же как перед этим его подчиненный.

— Капитан Эберхард Мок, — услышал он в ответ и увидел удостоверение полицейского. — А это мой брат Франц Мок.

Лейтенант приказал адъютанту высоко поднять лампу. Долгую минуту обозревал элегантный наряд Эберхарда: начищенные ботинки, безупречно скроенный двубортный костюм из темной шерсти в серебряную полоску, белую рубашку и галстук цвета вина, которому вторил треугольный платок этого же цвета, воткнутый в карман.

Из-под шляпы смотрели на него выпученные глаза, которые были единственными живыми точками в сожженных мертвых складках кожи.

— Лейтенант Георг Лехнерт, — представился офицер. — Я читал о вас, господин капитан. Эти шрамы страшные памятки о вашем героическом подвиге в Дрездене, не так ли?

— Не совсем. Обожгла меня толь во время бомбардировки Гамбурга, — ответил усталым голосом Эберхард. Только на этой неделе более десятка его собеседников обратили внимание на ожоги. А бывало и больше. — А событие, о котором вы говорите, на самом деле произошло за месяц до, во время бомбардировки Дрездена.

— Почему вы без мундира, капитан? — спросил прямо Лехнерт, которого сильно раздражала бриллиантовая булавка в галстуке Мока.

— Вы позволите мне пройти, лейтенант, или вы еще будете спрашивать меня о моей искусственной челюсти? — Мок вынул портсигар и с улыбкой угостил Лехнерта.

— У меня есть для выполнения важная миссия на Викторияштрассе. Я оставил там кое-что очень важное, что ни в коем случае не должно попасть в руки врага. Я офицер полиции.

— Поскольку у вас есть важный пропуск, вы можете свободно передвигаться по территории, находящейся под моим командованием, — Лехнерт притворился, что не замечает примирительного жеста Мока, и не взял папиросу. — Должен, однако, вас предупредить, что некоторые коридоры, ведущие в подвалы на другой стороне фронта, были нами засыпаны, другие — забетонированы, а еще другие — заминированы.

Насколько я помню, переход на Викторияштрассе укомплектован взводом парашютистов из 26-го полка, вооруженных штурмовыми винтовками. Прошу назначить с ними пароль, чтобы вас не убили во время возвращения.

— Как туда дойти, господин лейтенант? — этот вопрос задал Франц. Щурил глаза от пыли, а на языке чувствовал каменный вкус цемента. Где-то рядом крутилась с треском ось бетономешалки.

— Подземные коридоры находятся прямо под улицами. — В Лехнерте большую подозрительность, чем элегантность Эберхарда, внушала неряшливость Франца. — Вы знаете Вроцлав, перемещаетесь везде, — он кивнул головой на табличку с надписью «Садоваштр.», прилаженную на середине стены коридора. — Такие таблички есть везде. Хуже будет с попаданием в правильный подвал. Но пока подземный город полностью в нашем владении. Везде наши люди. Они господам укажут путь к правильному подвалу.

Над ними загрохотало, и мужчины на подземной улице получили впечатление, что затрясся потолок. Эберхард затянулся сильно папиросой и сам уже не понимал, что втягивает в легкие: табачный дым или и цементную пыль. С ужасом заметил, что слой такой пыли покрывает его костюм. Прошелся рукой по материалу и с яростью заметил, что втер пыль в структуру шерсти.

— Позвольте заметить, капитан, — улыбнулся кисло Лехнерт, — что ваш наряд не самый подходящий для перемещения по подземельям Бреслау. Поэтому я спросил о мундире.

Эберхард глянул на свой запыленный костюм и носки ботинок от Андрицкого, которые секунду назад потеряли свой блеск. Не известно, почему он вспомнил гимназические годы и слова учителя гимнастики, бывшего атлета Дитера Цыпионки. Когда после уроков ребята бросались друг на друга, чтобы сравнять спортивные счета, Цыпионка, сам безупречно одетый, с усами, пахнущими помадой, входил в раздевалку, пахнущую резиной и запахом гормонов, разделял борющихся парней и — даже не морщась — говорил: «Господа, джентльмен даже в этом запахе должен оставаться джентльменом».

Эберхард повторил Лехнерту слова Цыпионки, заменяя слово «господа» на «господин лейтенант», а «запах» на «ад». Злой по поводу загрязненного костюма, даже не заметил, что в ряды джентльменов определил только себя.

Франц, явно рассерженный пустой — по его словам — болтовней, даже этого не заметил, а лейтенант Лехнерт поморщился только и сказал что-то быстро часовому, чего оба брата не услышали из-за предупредительных окриков санитаров, которые несли кого-то на носилках.

Часовой заскрежетал большим кольцом, отрезав вход, через который сюда проникли.

Лехнерт указал на стоящий всего в нескольких шагах от них мотоцикл цундапп с боковой коляской:

— Я могу вам одолжить мой мотор, капитан. — Лехнерт последовательно использовал военное звание, а не полицейское. — Быстрее не доедете.

— Благодарю, господин лейтенант. — Моку не давало покоя слово «джентльмен» и фигура Цыпионки.

Он увидел своего учителя гимнастики: его торчащие усы, лысую голову, расплющенные ушные раковины и манеры английского лорда. Сказал задумчиво:

— Профессор Цыпионка сказал бы: «Прошу прощения за свою гордыню».

— Не понимаю, кто бы это сказал?

— Кто-то не из этого мира. — Мок сел на сиденье мотоцикла, повернул ключ на баке и толчком запустил двигатель. — Кто-то из мира мертвых. С Елисейских Полей. Вы знаете, почему я всегда вне дома хожу в костюме? Попросту оказываю честь этому городу. Так как до обеда я всегда сижу в галстуке, оказываю честь Тому, кто дает мне пищу. Глупая привычка. Здесь должно ходить в звериных шкурах и с дубинками.

Франц с трудом взгромоздился в коляску и поблагодарил Лехнерта, снимая на некоторое время железнодорожную фуражку с угловатой головы.

Лейтенант не заметил этого. Он думал о старом щеголе, который всегда проявлял уважение к городу Бреслау, независимо от того, в какой форме он существует, независимо от того, кто им владеет, не важно, в каком будет он виде: настоящий, подземный или мнимый. Он думал также о своей дочери, которая пару недель назад в недалеком Охлау стала военной добычей людей с монгольской складкой на лбу. Ей было столько же лет, сколько девушке, спасенной в Дрездене капитаном Моком.