Читать книгу - "Ледяное сердце не болит - Анна и Сергей Литвиновы"

Вверх вела очень крутая бетонная лестница. Десять ступеней поднимались на высоту целого этажа. Ступеньки заканчивались закрытой дверью – на вид весьма массивной. Лестница освещалась тусклой лампочкой без плафона.

Рядом с Надиной камерой, дверь в которую осталась открытой, находилась еще одна. Видимо, там содержали другую пленницу. Ту, что убили вчера.

Ступеньки, ведущие вверх, оказались столь высокими, что каждую из них было невозможно преодолеть единым махом: ширины Надиного шага не хватало. Приходилось запрыгивать на одну, подтягивать ногу и только потом делать шаг на другую.

Надя не оборачивалась назад – туда, где лежал похититель: было очень страшно. Тем более что она слышала снизу какую-то возню и шевеление.

Надя, задыхаясь, неслась наверх, к двери, которой кончались ступени.

Вот дверь – совсем рядом. Еще один шаг, и она дотянется до нее рукою. Сможет толкнуть ее.

Но… В этот момент чья-то рука схватила сзади и снизу Надину щиколотку. Девушка попыталась стряхнуть ее, однако рука оказалась очень сильной и цепкой. Она изо всех сил дернула Надину ногу. Не сумев удержать равновесия, Надежда грохнулась на ступени. Железный стержень, ее главное оружие, выпал из рук и со звоном покатился вниз.

* * *

Оказавшись у Нади дома, Полуянов на компьютере просмотрел первую, а затем и вторую видеозапись похитителя. Выписал две особо заинтересовавшие его фразы. Потом полистал книги.

Все совпадало. Он уже практически ни в чем не сомневался. Он догадался, в чем дело.

Однако звонить оперу Савельеву журналист не стал. Хватит снабжать мента голословными утверждениями и зыбкими обвинениями. Полуянов сам должен все проверить.

Проверить… Проверить… Проверить – сам… В итоге у него имелось четыре адреса, где, возможно, скрывался маньяк: два в Москве и два – в ближнем Подмосковье. После короткого размышления Полуянов отмел столичные адреса. По одному из них проживает женщина – вероятно, мать Воскресенского. Полуянов сам с ней говорил сегодня.

Да и трудно представить, как можно в городской квартире удерживать двух заложников. И еще ухитряться пытать их. Москвичи, конечно, крайне индифферентны к своим соседям по многоэтажкам. Но не настолько, чтобы спокойно слышать вопли мучимой женщины.

Дима остановился на Подмосковье. Какой выбрать адрес? Он не знал. И он решил действовать наудачу, тем более что оба загородных дома располагались по одному шоссе, неподалеку друг от друга.

Буквально на три минуты Дима вывел прогуляться обиженного Родиона – даже шлейку ему не стал надевать, чтобы собака замерзла и как можно скорее запросилась назад, в тепло.

Когда они возвращались, в лифте Родька укоризненно косился на хозяина: вместо полноценного гуляния вывел меня, мол, на три минуты – эдак я могу и гиподинамией заболеть. Но Полуянова заботили дела гораздо более важные, чем настроение таксы.

В квартире он вынул из коробки из-под Надькиных босоножек «Макаров». Пистолет ему подарили в Чечне в двухтысячном. Естественно, никакого разрешения на оружие у него не было. Раз в месяц, по ночам, когда Надежда спала, Дима, чистил оружие и смазывал его на кухонном столе, подложив газету. Пистолет всегда был готов к бою – но Дима ни разу еще не пользовался им, даже для устрашения.

Полуянов засунул «ПМ» во внутренний карман. Туда же положил запасную обойму. Если ему предстоит встреча с маньяком, он предпочел бы разобраться с ним один на один, без чьей-либо посторонней помощи.

Без двадцати шесть журналист оседлал Киркин «Матиц», ставший ему на эту ночь верным Росинантом, и поехал в сторону МКАД. Все новые окна вспыхивали в домах. Группки людей уже жались друг к другу на автобусных остановках, мимо проносились довольные легковушки, и по этим приметам становилось ясно, что в столице начинается новый день…

Через семь минут Полуянов по длинной дуге дорожной развязки съехал на Ярославское шоссе.

Навстречу уже тянулись к Москве машины, однако до настоящего трафика было далеко.

Пришлось еще тормознуть на колонке и заправить машину. Впрочем, эти пять-семь минут ничего не значили – в сравнении с тем, что он вдруг неправильно угадал адрес и явится не туда.

* * *

Почему Дима из двух загородных объектов выбрал именно этот дом, он вряд ли мог бы объяснить. Ему так показалось. Сработала интуиция, которой он доверял не меньше, чем голым фактам, – и практически никогда не ошибался. («Ага, а когда интуиция подсказала тебе, что Воскресенский – педофил, сладострастный развратник, ты тоже поверил ей и не проверил все обстоятельства дела как следует. И к чему твое хваленое репортерское чутье в конце концов привело? К тому, что ты вторые сутки без сна рыщешь в поисках Надежды – и молишься всем богам, чтобы с ней ничего не случилось…»)

По просыпающимся улицам Королева (кучки людей стояли на остановках, укрываясь от ледяного ветра, поток машин в направлении Москвы становился все гуще) Полуянов проехал подмосковный город с запада на восток. Мелькнул дорожный знак: наукоград кончился. Теперь вдоль извилистой улицы, по которой следовал журналист, тянулись по-дачному сонные дома. Кое-где они были огорожены заборами в три-четыре человеческих роста: поди знай, какие тайны скрываются за оградами. По какому поселку теперь ехал Полуянов, по какой улице – совершенно непонятно, и не у кого спросить. Ни души на засыпанных сугробами тротуарах, ни единого указателя. Улица Дзержинского плавно перетекла в Лагерную; мелькнула табличка с указателем «Ул. Ник. Озерова».

Дима ехал медленно, стараясь углядеть на домах и заборах хоть какую-то наводку. Вот на ограде огромными буквами написано: ул. Революционная, дом 7А, а ниже: «Вход через ул. Коммунистическую».

Журналист был уверен, что его герой никаких указателей подобного рода на своем коттедже не допустит. Ему чем укромней, тем лучше.

Полуянов свернул на первую попавшуюся улицу – из тех, на которой были фонари. Выяснилось: она звалась Южной. Журналист медленно тянулся по раскатанному ледку, стараясь углядеть, как называются улочки, что Южная пересекала.

Темнота и тишина царила над поселком. Собак – и тех не было слышно. Наверно, немногие жители, оставшиеся зимовать в дачном поселке, жалели их и забирали к себе в дом. Ледяное безмолвие. Так, кажется, называлась книжка Амундсена. Или Нансена.

И вдруг – удача. Фары выхватили впереди силуэт в дворницком тулупе и кроличьей ушанке. Товарищ целеустремленно топал по глухой улочке.

Полуянов чуть прибавил газку, машина едва не сорвалась в занос. Он выровнялся и минуту спустя остановился рядом с человеком в овчинном тулупе. Тот явно куда-то спешил. Наверно, на станцию – и на работу в столицу.

Окно в «Матице» не открылось – примерзло, и Диме пришлось отворять дверцу.

– Вы не подскажете, – спросил он у прохожего, щурившегося в свете фар, – где здесь улица Главная?