Читать книгу - "Алхимия убийства - Кэрол Макклири"

— Не замечали ли вы каких-нибудь странностей за Нурепом? Я имею в виду, не разделял ли он необычных взглядов, не касающихся политики? Может быть, в отношении женщин?

Пастер недоуменно смотрит на меня, но Рот отвечает на мой вопрос весьма прозаично, будто я спросила, который час.

— Если и разделял, то нам он их не высказывал. Как и своих политических взглядов. Мы бы не стали общаться с радикалом. Мы работали вместе в лаборатории непродолжительное время и не встречались за исключением того вечера в «Ша нуар». Доктор Пастер предложил нам пригласить его на прощальный ужин, после того как ему запретили работать в институте. Тогда он впервые появился перед нами в красном шарфе революционера. Тогда мы подумали, что это просто шутка. Как вам известно, большинство революций — это всего лишь праздная застольная болтовня в кафе. Но Нуреп в тот вечер завел разговор о политике, и мы решили поскорее завершить ужин.

— Что он говорил?

— Я уже точно не помню. Что-то вроде того, что богачи хотят, чтобы бедные оставались бедными, и покончить с этой несправедливостью можно, только избавившись от этих людей — отобрать у них богатства и разделить их поровну среди всех. Нас это очень удивило.

— Вот как? — Я ожидала услышать нечто иное — все это очень общо. Поэтому я решаю воспользоваться случаем и продолжить расспросы. — Он говорил что-нибудь об обществе «Бледный конь»?

— Нет. Я уже сказал, нас не интересовали его радикальные идеи, и мы постарались быстрее закончить ужин.

— Вы можете сказать, что он представлял собой как коллега по работе?

— У меня сложилось впечатление, что, в сущности, он был компетентным и умелым исследователем, однако не разбиравшимся досконально в методологических тонкостях и не очень начитанным в своей области в силу того, что новшества медленно доходят до России.

— Он хорошо говорил по-французски?

Рот улыбается.

— Гораздо лучше, чем вы, мадемуазель, и я. Принять за парижанина его нельзя было, но, как многие образованные русские, он говорит на литературном французском языке с не большим акцентом, чем провинциалы.

— А с каким акцентом говорите вы, позвольте вас спросить? — интересуется Жюль.

— С эльзасским.

— Мне повезло, что у меня такой ассистент, — говорит доктор Пастер. — Его звал к себе в Берлин Кох, но его эльзасская душа тяготеет к Франции, а не Пруссии.

— Когда вы последний раз видели Нурепа? — спрашиваю я.

Рот с досадой вскидывает руки:

— Мадемуазель, я же говорил: в тот вечер в «Ша нуар».

— Еще кто-нибудь из сотрудников института работал с ним? Кто мог знать больше о нем?

— Только я.

— И тот другой, что на картине, — поправляет Рота Пастер. Тень пробегает по его лицу. — Но он не сможет помочь вам. Это Рене Груссе, молодой человек, который умер от лихорадки. Тогда он был студентом-практикантом, а не штатным сотрудником.

Гнетущая тишина повисает в воздухе. Я, как всегда, нарушаю ее:

— В какой области работал Нуреп?

— В области взрывчатых веществ, — отвечает на мой вопрос Жюль. — Химическое оружие, насколько я знаю Артигаса. Этот дьявол пытается создать какое-то чудовищное оружие, которое сделает войну ужаснее, чем она есть. Он считает жизни на деньги, что может заработать, уничтожая эти жизни.

Выражение на лицах Пастера и Рота подтверждает слова Жюля.

Меня же удивляет его тон. В его голосе слышится гнев. Не тот, что вызывает абстрактная несправедливость, а гнев сугубо личный и неистовый.