Читать книгу - "Нешкольный дневник - Антон Французов"

В клубе мы отвисали не так уж долго, а потом Хомяк предложил поехать к нему. Все это почему-то до крайности напомнило мне кувыркания с жирным и уже покойным работничком прокуратуры, у которого засветилось Катькино уголовное дело. Не знаю, почему это мне напомнило. Наверно, интуитивно, как умно выражался саратовский Геныч.

Хомяк был очень весел. У него вообще всегда хорошее настроение делалось, когда он Катю видел. Всегда шутил, юмо-рил, как Жванецкий, даже тогда, когда на глазах у Кати доктора Степанова, или Степанцова, не помню уж — убивали. Мило и непринужденно, как все у Игоря Валентиновича делалось. С расстановкой, шуточками-прибауточками. В машине он веселился, кидался скомканными двадцатидолларовыми бумажками и называл их макулатурой. Меня это новорусское свинство давно не вставляет, я просто складываю макулатуру Катьке в сумочку — потом поделимся. Водила, он же охранник Хомяка по совместительству, на меня косился подозрительно, но ничего не говорил, позже оказалось, что у него с этим, с говорильней, вообще большие сложности: три класса образования, помноженные на заикание и картавость.

Хомяк подводил под явление проституции, как говорится, теоретическую базу. Он вообще крупный теоретик был:

— Я так думаю, что все это блядство следует оформить законодательно. Есть у меня один знакомый депутат Госдумы, он говорит, что наша страна должна пойти по голландскому варианту и сделать проституцию этой… легальной. Чтобы не сход-няк и «крыша» лавэ рубили, а казна. От того и простым гражданам хорошо будет. Я это к тому, что я сейчас помощник депутата, собираюсь сам по списку проходить во всю эту говорильню. Дело хорошее. Другое дело, что педерасты они все и ничего…

В таком духе изъяснялся он почти всю дорогу. Белиберда редкостная, раздражала она меня, а Катька сидела и смотрела перед собой пустыми глазами. Как зомбированная. Я давно ее хотел сводить к наркологу, да и Ароновна выражала тревогу, хотя на Катьку не капала: все-таки едва ли не самая лучшая девочка, Ароновна на ней такое бабло стригла, любой стригаль позавидовал бы. А тогда, в хомяковской машине, Катю лучше не трогать было: наверно, переживала девчонка.

Все-таки вспомнила.

Водила Хомяка, как ни странно, бисексуалом оказался»— как и хозяин. Не удивлюсь, если Хомяк этого своего телохранителя в задницу пользовал ударно. Хотя вид у него, у этого бравого бодигарда, у этого водилы, и брутальный был, такой правоверно-братовский. На хате мы заломились в гостиную, Хомяк выставил по полной программе — «шампуньское», ром, ананасы, разнокалиберные буржуйские штучки ветчинно-следственного ряда.

— Ну что, стало быть, — сказал Хомяк, — давайте выпьем за встречу!

— Пили уже, — сказала Катя. Едва ли не первая ее фраза была за все это время.

— Ну так еще выпьем! Все-таки не чужие, старые друзья!

— Вы, Игорь Валентиныч, нас «блядской мастью» раньше изволили титуловать, а теперь — друзья? — тихо сказала Катя, беря в руки бокал. — Здорово все переменилось. Интересно, как сейчас к нам отнесся бы Костик. Мефодий в смысле? Быть может, тоже стал бы депутатом, говорил о легализации проституции. А почему нет, если весь криминал давно уже легализовался? В самом деле, Игорь Валентиныч, почему нет?

Хомяк открыл было рот, но Катю словно прорвало:

— Только не надо вот песен из репертуара Высоцкого: мол, «ты, Зин, на грубость нарываисси, все, Зин, обидеть норовишь!..»

Хомяк с выражением ангельского терпения на жирном, щекастом лице сложил руки лодочкой на толстом животе и угрюмо выговорил:

— Злая ты, Катерина, однако. Что ты мне вписываешь старое-то? Знаешь пословицу: кто старое помянет — тому глаз вон…

— А кто старое забудет, тому — оба! — перебила Катя и яростно на меня глазами сверкнула, как будто Хомяк — я, а не пузатое желе в кресле напротив. — Это ты, Игорь, любил говорить, я помню. Хорошая пословица. Ты, помнится, эту пословицу приводил, когда твой «бык» Гриша размозжил голову Сте-панцову бейсбольной битой. Ладно! — оборвала она сама себя. — Можешь считать, что я напилась и безобразничала. А теперь вот протрезвела. Давай выпьем, Игорь. А кстати, как поживает Гриша?

— А Гришу убили давно еще, — вяло сказал Хомяк. — Многих наших положили. Жизнь — она жестокая была. Это только сейчас что-то устаканиваться начало, а тогда беспредел шарил по стране. С волками жить — по-волчьи выть.

Говоря это, он раздевался. Потом притянул к своим коленям Катю и сказал.

— Ладно, выпили, вспомнили. А теперь и поработать тебе пора, Катюха, как в старые добрые времена. Давай минетиком пройдемся для начала. И платье того… сними свое платье давай.

И он начал буквально сдирать с нее одежду. Катя пискнула, дескать, платье уйму денег стоит, но Хомяк только пыхтел и бормотал: «Сам сломал — сам починю, бля!» — и все такое.

Катя начала ему минет делать, он побагровел, как помидор, выкатил брюхо так, что Катьке чуть по затылку не прислало мясами его разухабившимися. Глаза Хомяк выпучил, как по уставу, на меня смотрит. Я тяпнул напитка-тезки — рома — и сказал:

— Ну че, Хомяк, покувыркаемся?

— Сначала с Грибом, — прохрипел он.

— Гриб — это я, — сказал охранник, расстегивая штаны. — Подкатывай сюда… Ета… тово… Валентиныча раскочегарить надо, шобы он тово… поглазеть.

— А, по вуайеризму прокатывается, — откликнулся я. — Понятно. Может, «троечку» сообразить, а, Хомяк? У тебя, наверно, стоит плохо, а «троечка» — она очень хорошо помогает для стояка. Более целомудренный вариант — пара на пару, но у нас второй женщины нет, поэтому «троечка» в самый раз будет.

У Хомяка, кажется, что-то уже заработало. По крайней мере, амплитуда Катиных возвратно-поступательных движений, которыми она полировала хомяковскую шнягу, увеличилась. Он ожесточенно чесал брюхо. Наверно, это навевает ему возбуждение особой пикантности. Выговорил, вцепившись Кате пятерней в ВОЛОСЫ:

— А что такое «троечка»?

— Ее любят предлагать своим клиентам итальянские и испанские сутенеры, — сказал я, критически осматривая раздевшегося уже Гриба, — это когда два плюс один или один плюс два. Арифметику в школе учил? Так вот: две женщины плюс мужчина или, двое мужчин плюс женщина, и все это в особой конфигурации — это и есть «троечка».

Гриб выкатил нижнюю челюсть и вдруг с силой ударил меня по лицу. Теплое разлилось в нижней челюсти, во рту появился солоноватый привкус, но мне не было больно, напротив — снедало меня какое-то веселое, искрящееся бешенство. Словно покрутили бутылку шампанского, встряхнули хорошо, но не открыли еще, а только собираются, предполагая, что вспениться может неслабо. Я отскочил к стене, придержался за нее руками и засмеялся. Гриб ударил меня еще раз, но уже несильно, проворчал:

— Разбазарился, дронт! Ты ж не человек, а жопа с ручкой! Баба с яйцами, да, так что не базарь тут больно. Игорь Валенти-ныч, значит, тово… распускает вас, слишком много… э-э-э… — Словарного запаса ему явно не хватало. Я смахнул с лица кровь и засмеялся: