Читать книгу - "Осужден и забыт - Фридрих Незнанский"

На собрании злосчастную грамоту передавали из рук в руки. На лицах подчиненных Лопатин видел выражение того же недоверия и недоумения, с каким сам всего лишь час назад читал письмо от «общего собрания» кыштымских зеков.

– Что это такое?

Подчиненные уныло молчали.

– Кто это мог написать? Кто тут у нас такой грамотный писарь?

До Лопатина донесся задушенный смешок.

– Кому это так весело? – прикрикнул он.

Начальник третьего отряда Саламов кашлянул в кулак.

– Саламов, вы хихикаете?

Саламов сдвинул брови, придал лицу серьезное выражение и выпрямил спину.

– Колония на грани бунта, а вам смешно? – строго спросил Лопатин.

– Извините, товарищ майор. Само вырвалось…

– Не вижу в сложившейся ситуации ничего веселого, – Лопатин грозно качнул головой.

– Да я, когда вы сказали, кто тут у нас писарь, подумал про одного осужденного из моего отряда, мы его между собой «писарем» называем, – оправдываясь, объяснил Саламов и, поймав на себе вопросительный взгляд Лопатина, добавил: – Письма он на волю зекам пишет.

– Кто такой?

– Трофимов. При пищеблоке он…

– Так что, выходит, твой Трофимов не только зекам, но и мне письма пишет?

– Нет, – с уверенностью покачал головой Саламов, – он не мог. Вы его разве не помните, товарищ майор? Это дед такой худой, который лет десять у нас. Местный динозавр.

Сказал и осекся. Вспомнил свой последний разговор с Дедом на кухне пищеблока и даже растерялся: неужели все-таки накапал начальству? Выходит, он, Саламов, проморгал? Начальство узнает – даст по башке…

Лопатин посмотрел на подчиненных. Все они, разумеется, знали, о каком Трофимове шла речь, и тоже снисходительно хмыкали – не он!

Последние пару лет начальники в Кыштымской колонии менялись едва ли не раз в полгода, и новоприбывший начальник не успевал познакомиться со всеми своими подопечными, да и целью такой не задавался.

– Вызовите ко мне этого Трофимова, – приказал Лопатин.

Саламов внутренне съежился. Со вчерашнего вечера Трофимов по его приказу сидел в карцере. По уставу самостоятельно отдавать такое распоряжение, без визы начальника колонии, Саламов не имел права.

– Разрешите, я сам схожу? – привстал он со своего стула, но Лопатин махнул в его сторону рукой:

– Нет уж, Саламов, сидите. Пока его приведут, мы успеем обсудить другой вопрос.

Он вызвал дежурного и приказал привести заключенного Трофимова.

– А теперь я хочу сообщить вам пренеприятнейшее известие: к нам едет ревизор, – окинув собравшихся грозным взглядом, произнес Лопатин.

Никакой реакции не последовало, и Лопатин понял, что подчиненные фразы не поняли. А может, давно позабыли школьную программу… Смутившись немного, он повторил по-человечески:

– Из Москвы приехали люди от заместителя Генерального прокурора с направлением в Кыштым, на проверку. Пока они еще в Красноярске, но в любой час могут пожаловать. Надо решить, что делать в сложившейся ситуации.

Начальник подавил невольно вырвавшийся вздох.

– Особенно в связи с угрозой голодного бунта. Прошу высказываться.

Подчиненные зашумели. В новом известии действительно оказалось мало приятного…

Трофимова заперли в узком каменном мешке без окон. Голая железная кровать, привинченный к стене столик в углу. Под потолком – маленькое окошко с выбитыми стеклами. Каменный пол, для дезинфекции засыпанный хлоркой…

– Не спать! – крикнул на прощание охранник и захлопнул «волчок» в двери.

Трофимов сутки провел без сна. Дело, конечно, не только в предупреждении охранника. Стекло в маленьком, размером с форточку, оконце под самым потолком каменного мешка было выбито еще с лета, когда в карцере температура поднималась выше сорока и кто-то из зеков, задыхаясь, исхитрился дотянуться до тусклого стекла. С тех пор так и осталось. Теперь, когда снаружи температура была минусовой, в карцере было столько же. У стены под окном лежала тонкая наледь, но на густо посыпанном хлоркой каменном полу она казалась незаметной.

Всю ночь, чтобы не замерзнуть, Трофимов делал упражнения: махал руками, притопывал, приседал, наклонялся вправо-влево. Утомившись, отдыхал, но не позволял себе присаживаться – медленно ходил из угла в угол.

Он знал, что замерзнуть – наверняка угодить с пневмонией в санчасть, а там его слабые легкие подхватят у туберкулезников палочку Коха, и через год, максимум – два он подохнет от легочного кровотечения и окажется в безымянной могиле с деревянным номерком. А через пару лет и следа от той могилы не останется. Пустота… Словно и не было человека… Прах к праху и пепел к пеплу…

А может, так и должно быть? Зачем он сопротивляется, цепляется за эту жизнь? Надеется когда-нибудь отсюда выйти? Нет, он реалист и знает, что если ему и суждено оказаться по ту сторону забора, за рядами колючей проволоки, то на самое короткое время, чтобы умереть на воле.

Умереть на воле – тоже хорошо. Все не безымянный холмик на берегу Енисея, а своя собственная могила на поселковом кладбище.

Хотя что ему до того, где окажутся после смерти его кости? В последние годы он все определеннее приходил к выводу, не основанному ни на каком конкретном вероучении, что бессмертие души все-таки существует, так зачем же заботиться о тленных останках? После смерти ему будет уже все равно.

Дети, жена, жизнь на воле… Воспоминания настолько свежи, словно все было вчера. Почему мы стареем, но чувства остаются такими же, как и в двадцать лет? Какая страшная клетка, какая тюрьма для души – это старое немощное тело, да еще помещенное в каменный мешок.

Под утро Трофимов обессилел и наконец позволил себе присесть на корточки, приткнувшись спиной к стене, опустить голову на колени и закрыть глаза. От слоя хлорки, которой охранники присыпали человеческие экскременты вокруг разбитого унитаза, поднимался острый запах, насквозь прожигающий легкие.

Трофимов угодил в карцер после вечерней поверки. Разводящий выводил третий отряд из умывальника. Трофимов шел замыкающим. Вдруг он почувствовал, как что-то с силой дернуло его назад, одновременно сжимая горло. Он подавил в себе инстинктивное желание вцепиться руками в захлестнувшую горло веревочную удавку и поэтому спасся. Если бы он стал сопротивляться, его бы принялись избивать и тогда его тайное оружие оказалось бы в руках нападавших. Но Дед как-то сразу обмяк, стал оседать на пол, бессмысленно возя ногами по полу, и лишь тихо хрипел. Одновременно его рука судорожно нащупывала под полой ватника рукоять топорика. Топорище легко выскользнуло из петли. Трофимов одним замахом назад огрел того, кто затягивал на его горле петлю. Он услышал негромкий «чвяк» от удара, словно рубанули свиную голову. Человек завизжал, выпустив веревку из рук. Из разбитого лба фонтаном хлестала кровь.