Читать книгу - "Одержимый женщинами - Себастьян Жапризо"

Для моих соотечественников и двух британцев я перевела:

– Он был ребенком. Его бабушка была вдовой.

– И к тому же она бедствовала, – рассказывал этот молодой человек, оказавшийся так далеко от дома. – И чтобы немного заработать, она ходила по домам по всему кварталу ля-Бель-де-Мэ. Мужественно карабкалась вверх по лестницам, уцепившись за перила, в свободной руке держала кошелку и черный зонт, с которым никогда не расставалась.

Нажимала на звонок. Она едва могла перевести дух и унять сердцебиение, как дверь открывалась и на пороге появлялся мужчина в майке, за его спиной стояла женщина в пеньюаре. И мужчина, которого бабушка оторвала от газеты, говорил ей:

– Нам ничего не нужно!

– Тем лучше, – отвечала она, – потому что я ничем не торгую. Но если у вас все есть, может быть, у вас остались пустые тюбики от зубной пасты? Я собираю их для переработки вторсырья.

Иногда мужчина пытался заявить, что у них в семье никто не чистит зубы, но жена толкала его локтем в бок, и он нехотя шел поискать. И пока женщина в пеньюаре оставалась наедине с моей бабушкой, которая стояла, опираясь на стену и глядя прямо ей в глаза, та говорила:

– Если хотите, мы теперь не будем выбрасывать тюбики, а будем собирать их. Вам придется тогда заглядывать к нам время от времени.

Таким образом, бабушка несколько недель спустя уже наполняла свою кошелку доверху. А потом продавала свинец на переработку. Разумеется, это приносило жалкие гроши, но послушайте, что было дальше.

Она храбро взбиралась по другим лестницам, и перед ней открывались другие двери, и в одной из них показался пенсионер в халате, который уже держал приготовленные пустые тюбики. И пока она запихивала их в свою кошелку и отпускала ему комплименты за соблюдение правил гигиены, тот переминался с ноги на ногу, а потом робко произнес:

– Теперь мы оба остались одинокими, мадам Изола, у меня хорошая пенсия, я бывший железнодорожник. А почему бы нам не пожениться?

Тогда моя бабушка пронзила его взглядом и, покраснев, парировала:

– За кого вы меня принимаете? Я всю жизнь принадлежу одному мужчине! Никто никогда не посмеет сказать, что я даже смотрела на кого-то другого!

И она ринулась к лестнице, спасаясь бегством от этого гнусного типа, но пенсионер, который раскаивался, что задел ее гордость верной супруги, удержал ее.

– Прошу вас, не уходите вот так! Возможно, у меня есть для вас что-то интересное!

Он вытащил две пустые винные бутылки со свинцовыми оболочками на горлышках. Бабушка оторвала свинец и засунула в свою кошелку со словами:

– Мне все интересно. Я сдаю вторсырье на переработку.

Понемногу ее охотничьи угодья расширились до бульвара Лоншан, улицы Сен-Фереол, Прадо, а потом туда вошел весь Марсель. На границе солнца и тени, накинув на грудь лямку, в полном изнеможении, она двумя руками тащила теперь по мостовой тележку, полную металлолома. Она шла, не обращая ни на кого внимания, глядя прямо перед собой, ее черный зонт был прикреплен к тележке. Моя бабушка походила на трудолюбивого муравья.

– Когда я сбежал из того пансиона, куда меня вынуждены были поместить, поскольку нас бросил негодяй-отец, – продолжал молодой человек, прочистив горло, чтобы не выявить своих чувств, – то я спрятался у нее.

Тогда она жила на бульваре Насьональ, на втором этаже в крохотной квартирке, где раньше жила моя мать и где я родился. Там была кухня, одна комната и узкая комнатенка, где все еще стояла моя детская кроватка.

В кухне мы жили днем, над раковиной был сделан фильтр для воды, а окно выходило на бульвар. Перед тем как я попал в пансион, я поджигал бумажки и кидал их из этого окна на тротуар. Сам не знаю, для чего я это делал, вы же понимаете, иногда бывает трудно объяснить самому себе то, что так хотелось сделать, когда тебе было пять или шесть лет, а словами выразить вообще невозможно. Как раз в моем случае словами мне служили горящие бумажки, которые приводили в ярость прохожих.

Я помню, что в тот день, когда я явился к ней пешком из Труа-Люк, что было для меня большим испытанием, она сперва увидела только маленького грязного, голодного мальчугана. Она вымыла меня с ног до головы в тазу, завернула в большое полотенце и посадила за стол, покрытый клеенкой. Пока я с аппетитом поедал поленту, щедро политую соусом и посыпанную пармезаном, она сидела рядом и сказала, долго смотрев на меня с грустной нежностью:

– Бедненький мой, что же с тобой будет? Кем ты вырастешь?

Я ответил ей правду:

– Не знаю.

– Но кем бы тебе хотелось стать больше всего?

Я немного подумал и неуверенно предположил:

– Доктором?

Она растирала для меня банан с сахаром.

– Это не ремесло, – сказала она мне. – Тебя вызывают днем и ночью, ты становишься рабом всех и вся. Нет, ты должен заняться чем-то другим.

Еще добрую минуту мы молча смотрели друг на друга. На самом деле мне по душе была одна профессия – боксер. Тогда старшие мальчишки, которые дразнили меня макаронником, меня бы боялись, я бы разогнал их сам, без помощи бабушкиного зонта. Увы, я не мог сказать ей про боксера – одна-единственная моя царапина становилась поводом для обсуждения со всеми соседками на неделю. Я добавил:

– Ну тем хуже. Тогда я буду рассказывать разные истории!

Она уже была старенькая и не сразу понимала, о чем речь.

– Это что значит, рассказывать разные истории?

Я сказал, взяв тарелку с банановым пюре:

– Ну а что такого? Как в кино показывают. Ты же сама знаешь!

Последние фильмы, которые бабушка смотрела в кино, были с участием Перл Уайт^[27], но она читала афиши на улице и была отнюдь не глупа. Тогда она спросила меня в недоумении:

– А что, это приносит деньги?

Я честно ответил:

– Не знаю.

Вздох. Она встала и открыла стенной шкаф рядом с плитой. Вернулась с картонной коробкой из-под сахара рафинадного завода в Сен-Луи и открыла, поставив на клеенку.

Коробка была доверху наполнена банкнотами, аккуратно сложенными в пачки, перетянутые резинками. Столько денег я в жизни не видел. Я глубоко вдохнул и спросил:

– Скажи, а сколько у тебя таких коробок?

– Девять! – ответила она с гордостью. – А если я еще поживу, их станет вдвое больше! Это твое наследство!

Она наклонилась надо мной, от нее вкусно пахло ее обычными духами, названия которых я не знаю.

– И теперь, – сказала она шепотом, потому что это был наш общий секрет, – ты сможешь рассказывать любые истории и никогда не будешь ничьим рабом!