Читать книгу - "Опасное хобби - Фридрих Незнанский"

— Бай у телефона. Прошу прощения, помощник плохо расслышал, повторите, пожалуйста, с кем имею честь?

Турецкий охотно повторил.

После минутной паузы Бай снова спросил, чем обязан звонку столь уважаемого человека, служащего в столь уважаемом заведении. На что Турецкий, извинившись за неожиданный звонок, в свою очередь поинтересовался, не отрывает ли Виталия Александровича от важных дел, от отдыха, в конце концов. Тот снова поразмышлял и сказал, что не отрывает. Вежливость, ах какая абсолютная вежливость! А у самого, поди, уже глаза бегают от испуга.

Саша высказался в том смысле, что, имея в виду сегодняшний выходной день, когда вроде и дел особых не предвидится, не смог противостоять желанию совместить, так сказать, приятное с полезным: и за город от этой жары смотаться, и познакомиться в неофициальной, как говорится, обстановке. А то ведь намечаются тут кое-какие встречи, беседы-разговоры, но это уже все официально, что называется, под протокол. Так вот, как бы посмотрел Виталий Александрович, если бы он, Турецкий, ну и так далее?

Бай уже не размышлял. Он понял, что свидание неотвратимо, и потому сумел придать своему голосу максимум приязни и доброжелательства. Стал тут же объяснять, как лучше проехать да где свернуть, а заодно, кстати, можно будет и пообедать, время-то как раз. Но Саша искренне поблагодарил его, сказав, что сам только что вышел из-за стола. Но если у Бая обед, пусть не торопится, ест спокойно. А он пока соберется, пока доедет… как раз к вечернему чаю. Приемлемый вариант? Ну конечно, обрадовался Бай, полагая, как подумал Турецкий, убрать с глаз любой компромат, если таковой на даче имеется. Словом, договорились, что он ждет Турецкого у открытых ворот — вот так, красиво! — к пяти часам вечера.

«Сейчас второй час, — подумал Саша, — фору я ему дал приличную. Но есть и польза: эти три с половиной часа он будет метаться, как зверь в клетке, соображая, зачем едет этот Турецкий, облеченный немалой, видимо, властью? И чем больше будет думать и волноваться, тем больше может совершить ошибок. Что и требовалось доказать… Зато у нас имеются почти три часа — Переделкино же от Москвы — рукой подать, на хороший обед. Ибо никогда и ни при каких обстоятельствах нельзя обижать гостеприимную хозяйку!»

Карина, узнав о решении Саши, поскучнела: видать, всерьез рассчитывала затащить его сегодня к себе, а там, чем черт не шутит, впрочем, обстановка покажет сама. И подскажет. И вот, кажется, так хорошо выстроенный план рушится на глазах.

— Ты погоди, — постарался утешить ее Турецкий, — это еще не все. К восьми я должен быть дома, ожидается курьер от начальства с важными документами. После этого мне нужно еще с полчасика на дела, а потом… потом… Что?

Карина засияла и прижалась к нему грудью.

— Так ты приедешь?

— Не исключено, моя красавица! Отнюдь не исключено!

Стол снова был превосходен. Саша ел и только вздыхал.

Наконец не выдержал:

— Слушай, Грязнов, я бы на твоем месте бросил всякую работу, сидел бы дома и обедал, обедал, обедал…

— И еще под рюмочку! — Слава потянулся к графинчику и налил себе. Поставил, заткнул пробкой.

— А Саше? — возмущенно спросила Нина.

— Ему сейчас нельзя. Он должен быть чист, как крещенская вода, и незатейлив, как грабли! Обстоятельства!

Нина посмотрела на него с восторгом, а Турецкий, заметив этот взгляд, не удержался.

— Это хорошо, — сказал он, глядя в тарелку, — что ты ему по вечерам книжки вслух читаешь. Глядишь, таким образом он скоро всю классику освоит. А у О. Генри вы с ним, значит, уже к последнему тому подошли, да? — поднял глаза и посмотрел с таким наивным выражением, что Славка заржал, как жеребец перед… не важно перед чем, приведя в смятение даже много повидавшую Нину Галактионовну.

— Боже! Какие звуки! — только и могла произнести она.

Карина хохотала носом в тарелке. Саша рыдал, глядя на нее. Нина промокала слезы салфеткой. Грязнов победоносно оглядывал окружающий мир и фыркал, затихая.

Только после того, как со стола были убраны все тарелки и подан чай, Саша, памятуя железное правило этого жилища, задал вопрос:

— Какие известия от Никиты?

— Из Москвы в тринадцать ноль-ноль вышел реанимобиль, обратно пойдет в сопровождении оперативки. Ночью больше происшествий не было. Утром открыла глаза, но больше никаких… Похоже на амнезию. Через день-другой, может, память восстановится. Завтра к ней можно будет съездить, после утреннего обхода. Охрана и все прочее обеспечено.

— Да, — уважительно покачал головой Турецкий, — с Никитой пообщаешься, языком военных реляций заговоришь поневоле. Впрочем, краткость — сестра таланта. По тебе видно. Ставлю пять с плюсом. А ты, Нинуля, молодец, ишь, как вышколила мужика!

— Главное, чтоб он слушал… — вздохнула она скорбно.

— Ну, — развел руками Турецкий, — ты уж всего сразу хочешь!

— Все хотят, Саша, — усмехнулась Нина.

Каждый из них вел свою партию, насквозь видел ее абсолютную фальшь, но не отказывался от предложенных правил игры. Бай был гостеприимным хозяином, к которому случай занес дорогого гостя, и появилась приятная возможность показать все, чем богат и рад. Турецкий играл роль туповатого и вежливого провинциала, поднятого наверх милостивой судьбой и теперь пользующегося любой возможностью для установления контактов с сильными мира сего. Разница была лишь в том, что Саша уже представлял себе Бая, хотя бы и в общих чертах, в то время как Бай лишь нащупывал к нему подходы.

Бай провел гостя по всему дому, показал великолепную биллиардную и библиотеку в подвале. Мимоходом открыл дверь в просторную кладовую, где на стеллажах, до самого потолка, лежали бутылки, привезенные из-за границы: редчайшие коньяки, водка, виски, вина. Бай был искренним, открыто демонстрируя свои пристрастия. Сказал, что мог бы предложить в данный момент любое по большому мировому каталогу, но, увы, гость за рулем.*Значит, в следующий раз. И Турецкий согласно кивал: конечно, в следующий, и он не за горами, и обязательно найдется повод… А Виталий Александрович продолжал демонстрировать свои привязанности, как бы постоянно подчеркивая, что он никуда бежать больше не собирается, что он чист перед Россией, и все это, в конце концов, достанется ей же — Родине. Ибо в свитом гнезде вряд ли уже прозвучат голоса птенцов… А как на сей счет у Александра Борисовича? Ах, дочь? Поди, чудо природы? А как же — истинное чудо…