Читать книгу - "Журавли и карлики - Леонид Абрамович Юзефович"

– Есть. Приходящий.

– Когда придет, скажи ему, что он мудак.

Денис проглотил это без звука.

– Короче, не хочешь?

– Нет.

– Уверен?

– Ты меня слышал, повторять не буду.

Денис взял деньги и направился в прихожую. Компаньон, ни о чем не спрашивая, последовал за ним. Их движения казались замедленными, словно им требовалось одолеть притяжение лежавшего на столе металла, и они с трудом, но бесповоротно выходили из-под его власти.

Ботинки с подковками были у Дениса. Дверь в квартиру осталась открытой, Жохов сидел на кухне, вслушиваясь в затихающее цоканье и надеясь, что вот сейчас оно замрет, а затем вновь начнет приближаться. Надежда убывала с каждой секундой. Где-то в районе первого этажа раздался глухой удар, заунывный гул вибрирующего железа поднялся снизу и заполнил весь подъезд. Кто-то из них со злости пнул стойку под перилами. Это означало, что возвращаться они не собираются.

Жохов рванул окно, свесился над карнизом.

– Э-эй!

Спустя двадцать минут сделка состоялась. Взятый напрокат у дядьки определитель валюты ни разу не подал сигнала тревоги. Жохов получил пятьдесят стодолларовых купюр с аптечной резинкой взамен разорванной банковской упаковки, Денис – товар в пакете, тут же снятом и брошенном под стол. Компаньон заменил его своим, фирменным. Обмыть это дело они отказались и сразу ушли.

Жохов налил себе стопочку, выпил, не закусывая, сосредоточившись на мысли, что все хорошо, все отлично, но никакой радости не чувствовал. Мантры не помогали, водка – тоже, он, может быть, не так ждал самих этих денег, как той минуты, когда они окажутся у него в кармане, все будет кончено и наступит покой, но возбуждение не проходило. Мучило даже не сожаление об упущенных возможностях, а сознание, что его, в сущности, кинули, как он сам кинул того мужичка, всучив ему три сотни вместо пяти, только тут пропорция выходила совсем дикая – один к четырем, и то если не считать обещанных Гене пятнадцати процентов.

Он выглянул в окно. Гена стоял возле машины, придерживая рукой переднюю дверцу, и что-то говорил тому, кто сидел рядом с водителем, вероятно – Денису. Жохов видел его просительно согнутую спину в сером китайском пуховике. Внезапно Денис ребром ладони с силой рубанул Гену по пальцам, чтобы отцепился. Машина сорвалась с места, обдав его талой жижей из-под колес, свернула в арку и пропала.

Левой рукой Гена помял пострадавшую правую, затем обоими стал отряхивать пуховик ценой в подкладку от хорошего пальто. Его унижение Жохов пережил как свое собственное. Хватил еще стопарик и вышел на лестницу встретить друга.

– Плюнь, не расстраивайся, – сказал он, когда Гена поднялся к нему на площадку. – Что есть, то есть.

Вошли в прихожую. Жохов отсчитал и протянул ему семь сотен.

– Держи. Полсотни за мной.

– Что это ты мне даешь? – не понял Гена.

– Твои пятнадцать процентов – семьсот пятьдесят баксов. Полсотни отдам, когда поменяю.

– Обожди! Пятнадцать процентов от двадцати тысяч – это три штуки.

– Да, но сторговались за пять. Я решил взять хоть сколько-нибудь, а то вообще ничего не получим.

У Гены сморщилось лицо.

– Ты что, Сережа? Мы же с тобой полжизни знакомы!

– Они тебе разве ничего не сказали? – изумился Жохов.

Непонятно было, за что ему дали по пальцам и окатили грязью, если не за попытку выразить возмущение этой суммой.

– Что они должны были мне сказать?

– Что сторговали за пять. У них больше нету.

Жохов ощутил на себе чей-то взгляд, обернулся и увидел Катю.

– Мне плохо, – пожаловалась она.

– Иди ляг, я скоро.

– Мне очень плохо. Я хочу на воздух.

Она стала снимать с вешалки своего кролика. Секундой позже из комнаты вышел Марик, за ним волочился телефонный шнур. В одной руке он держал аппарат, в другой – трубку, протягивая ее Жохову.

Звонила теща. Дома у них был определитель номера, и она его запеленговала. В ушах взорвался ее голос:

– Завтра же пойду в американское посольство, скажу им, что у тебя дочь, что алименты за три месяца не заплачены! Они аннулируют твою визу, никуда ты не полетишь! У них не как у нас! У них семья – это всё, дети – это всё!

Он бросил трубку.

– Зачем ты это делаешь? – со слезой в голосе выговорил Гена. – Ты же не подлец, сам потом жалеть будешь, я тебя знаю. Ты теперь богатый человек, что тебе эти мои две тысячи?

– Деловые вы! Куда нам с грыжей, – сказал Марик, унося телефон в комнату.

– То-то ты так легко пошел на мои пятнадцать процентов, – горестно вспомнил Гена.

Он стоял несчастный, в заляпанном пуховике. Из бокового кармана свисала шапочка.

– Если они тебе не сказали, что сторговали за пять, чего тогда ты к ним полез? – спросил Жохов.

– Когда?

– Только что. Я из окна видел.

Гена молчал. Его растерянное лицо и явное нежелание отвечать на этот простой вопрос вызывали смутное подозрение, додумывать которое сейчас было некогда, Катя уже спускалась по лестнице. Жохов прибавил к семи сотням еще одну, для наглядности веером разложил их на столике в прихожей, закинул полегчавшую сумку на плечо и с курткой в руках выскочил на площадку.

Через четверть часа были в метро. Когда сели в поезд и голос в динамике предупредил, что двери закрываются, мелькнула мысль схватить Катю за руку и выскочить с ней обратно на платформу, чтобы проверить, нет ли слежки, но на этот раз он счел такую предосторожность излишней. На кольце сделали пересадку, доехали до «Комсомольской» и под землей перешли к выходу на Казанский вокзал.

Перед самой станцией Хасан поменялся местами с Севой. Тот сел на переднее сиденье, рядом с Ильдаром – показывать дорогу. Сосед Жохова позвонил еще вчера, но выбрались только сегодня вечером.

Проехали безлюдную привокзальную площадь, после торгового дня усеянную мусором и по периметру окруженную разномастными ларьками. Кучи пустых картонных коробок заполняли пространство между этими будками. Те, что побогаче, не с окошечком, а со стеклом в половину или четверть передней стенки, светились в ночи, как подсвеченные изнутри аквариумы. От них улицы отходили в кромешный мрак. Там, казалось, нет и не может быть никакой жизни, но временами оттуда являлись покупатели польско-ямайского рома, спирта «Ройял», паленой водки с именами былинных богатырей и старых добрых номерных портвейнов в бурых бутылках с грубо закатанными или залитыми сургучом горлышками. На каждой бутылке наваривали теперь столько, что ради нескольких штук наемные сидельцы до утра кемарили в своих душегубках, где спирали нагревателей сжигали весь кислород.

За станционным поселком свернули на бетонку. Замелькали вдоль дороги дома дачного кооператива с безжизненно темными окнами, но Сева так же спокойно смотрел прямо перед собой, словно до цели было еще далеко.