Читать книгу - "Пока ты не спишь - Мишель Бюсси"

Там ее и нашли сотрудники службы безопасности.

Желание убить.

Стоянки… фобия.

Она выросла и теперь регулярно теряет тачку на разных стоянках.

Сегодня она теряет на одном из этих проклятых мест свою любовь.

Черная кровь медленно вытекала из раны. Темное пятно расплывалось по светло-кофейному сиденью «рено твинго». Лицо Тимо, его руки и шея стремительно теряли краски, становясь мертвенно-бледными.

Она нежным, успокаивающим движением гладила его по ноге. Пассажирское сиденье было откинуто, и Тимо лежал, пристегнутый ремнем. Случайные заблудившиеся покупатели увидеть его не могли, а если кто-нибудь вдруг поворачивал голову и вглядывался – машинально или из природного любопытства, – то видел мирно беседующую пару.

Губы Тимо двигались, дрожали, так что казалось, что человек произносит слова.

Вообще-то он и правда пытался, но ей удавалось разобрать только отдельные звуки, один-другой слог из трех, десяти. Тимо вздохнул, произнес что-то нечленораздельное и умолк.

Она улыбнулась в ответ и стала гладить его по груди. Тимо всегда был красавчиком. В те дни, когда он свободно ходил по улицам, до «события», девушки оборачивались ему вслед.

Что он пытается сказать?

Хочет пожаловаться на боль?

Поделиться страхом?

Проститься?

– Ты должен жить, Тимо. Слышишь меня? Должен жить…

Она старалась говорить тихо, четко произнося каждый слог, чтобы Тимо попробовал ответить так же.

Его губы лишь дрогнули.

– Ты должен жить, любимый. Ради нашего сына! Ты знаешь, что мне придется уйти и ты останешься один. Продержись несколько минут, потом я вызову «скорую», скажу, где стоит машина, они приедут и спасут тебя. Полежишь несколько недель в больнице, получишь срок, отсидишь и выйдешь – молодым! Твой сын немножко подрастет. Вы встретитесь, и мы снова будем вместе. Ты должен жить – ради нас!

Она не умолкала – уговаривала, заклинала, не сводя глаз со светящихся цифр на приборной доске.

14:13.

Тимо произнес какое-то слово, одно, судорожно сглотнул кровавую слюну, но она не смогла разобрать.

Что он сказал?

Люблю?

Пока?

Прощай?

Она прижалась губами к его губам. Сухим. Растрескавшимся. Под зеркалом раскачивалась елочка-отдушка, аромат ванили смешивался с запахом табака, но перебить его не мог.

Елочка напомнила ей о рисунке, спрятанном в альбоме сына.

Этот листок – единственное связующее звено между ними.

Все сделано. Запрограммировано. Остается надеяться на удачу…

Она убедилась, что Тимо не упадет, что ему удобно – насколько это возможно – на пассажирском сиденье, и опустила жалюзи: никто не должен его заметить.

Тимо может справиться. Тимо справится. Он держался много месяцев с того проклятого дня, когда сволочной доктор нарушил гребаную клятву Гиппократа и навредил ему. Тимо сумеет потерпеть еще несколько часов, всего несколько часов.

Желание-жить.

Она вышла из машины, послав Тимо прощальную улыбку. Глаза ее любимого снова закрылись, губы беззвучно дрожали.

Ее качнуло, она оперлась рукой о бампер и заплакала. Часы на запястье напоминали размокший блин с картины Дали.

14:23.

Автоматическая дверь в дальнем конце стоянки открывалась и закрывалась, пропуская людей.

Пора.

57

Дед в изумлении застыл перед провалом.

Пятьсот шестьдесят метров!

Все вокруг выглядело заброшенным. Он определенно потерялся. Старые карты навигатора не учитывали последних перемен в Потиньи, снесенных промышленных зон, улиц, проложенных на месте исчезнувших заводов, пустующих шахтерских поселков, заброшенных кирпичных зданий. Мороз по коже, как при встрече с призраком. Лейтенант выехал из поселка и вышел из машины, решив прогуляться перед возвращением на заваленную строительным мусором стоянку.

Он искал улицу Грызунов. Когда все шахтеры умрут, дома там тоже снесут и посадят на их месте яблоневый сад, в котором будут пастись коровы. Чтобы окончательно стереть с лица земли эту аномалию.

На севере страны находятся шахты, пирамидальные терриконы и красные дома на тенистых улицах, а в Нормандии – фермы, голубятни и колодцы в каждом дворе. В любом месте пейзаж меняется под влиянием коллективного воображения. Северянам ближе Золя, нормандцам – Флобер и Мопассан. Этакие пластические операции, которые люди проводят местам своего обитания. Ну раз уж нельзя изменить женщину, с которой спишь, почему бы не изменить спальню… Этот способ борьбы с быстротекущим временем не лучше и не хуже других и к тому же позволяет избавиться от всего самого уродливого, что было в прошлом.

Дед любил менять мир – в одиночку, у себя в голове, чтобы никто не мог возразить или поспорить.

Даже навигатор с медоточивым голосом, который посылал его на несуществующие улицы и приказывал «немедленно повернуть назад».

Идиотка!

Вообще-то лейтенант Паделу напрасно возводил напраслину на своего GPS-поводыря – он не слишком внимательно слушал указания, потому что просматривал сообщения Марианны: рисунки Малона и все те же реперные точки.

Корабль.

Лес, ракета.

Замок с четырьмя башнями.

В приписке майора сквозило все больше нетерпения.

Проклятье, Дед, ты живешь в устье больше 50 лет, так включи мозг и выдай идею!

Хорошенькое дело…

Пусть рисунками мальчишки занимаются его коллеги в Гавре, их там пятнадцать человек. Каждый должен делать свою часть работы. Расследование – коллективный труд, а лейтенант Паделу был одиночкой вроде частного сыщика. Он решил, что может позволить себе эту роскошь – до отставки всего несколько месяцев! – и напрямую связался со стажером Люкой Маруэттом, «озадачил» его и теперь бомбардировал вопросами. Он должен иметь максимум сведений к моменту, когда наконец попадет на гребаную улицу Грызунов, в квартал, где родились Тимо, Илона, Сирил и Алексис. Они выросли, а шахты закрылись. Эти четверо уподобились детям войны: родную деревню разбомбили, они играют в развалинах, и их смех заглушает стенания стариков. Так вели себя дети в Орадуре и Хиросиме, не ведавшие, что творят, когда резвятся «на костях».

Сейчас он стоял на краю могилы глубиной в пятьсот шестьдесят метров, куда сбросили сто лет местной истории.

Лейтенант вышел из машины, прочел текст на табличке и наклонился взглянуть. Колодец д’Эзи был последним материальным свидетельством шахтерской деятельности в деревне. Ствол пяти метров в диаметре и практически без дна, а над ним что-то вроде бетонного блокгауза тридцатиметровой высоты – башенный копер^[81]. До конца 1980-х, пока шла добыча руды, здесь размещались подъемные установки. Теперь башня смотрела на мир подслеповатыми глазами бойниц с выбитыми стеклами.