Читать книгу - "Нерасказанное - Ritter Ka"

хватало лексики, какого-либо из известных ему языков.

Но он не мог оторвать взгляд от Максима. С привидением. Павел пытался понять, кто командует.

“Они упивались сладостію взаимныхъ лобзаній, неистово стремясь къ вершинамъ божественнаго наслажденія…”

— вспомнилось Павлу из какой-то книги с розовыми сердечками на обложке.

От созерцания тех "лобзаний" Павлу стало плохо.

Заклял. Глаза округлились.

Ладони стали мокрые.

Легкая тошнота.

О Господи!

Вдруг кто-нибудь заметит?

Нет.

Нельзя.

Встряхнул головой.

Застыл.

Все в зале смотрели на него.

Никита сразу понял. Гетман сейчас видел совокупление своего дипломата и главного оппозиционера. Это было так смешно, что Никита едва держался, чтобы не упасть под стол.

Донцов тоже просек: читал компромат. Ему не смешно. Гетман не может отделить частное от государственного.

Остальные не знали причины, но заметили странную дрожь его Превосходительства.

Молчавший все время Чикаленко пристально вглядывался в глаза Павлу.

Глухо.

На Гетьмана навалился фатализм.

Понял: Симон его уже победил.

Хоть и за решеткой.

И только с этим осознанием призрак исчез.

Донцов для Телеграфного агентства:

«для большего сближения между гетманом и украинским гражданством найдена хорошая почва, и что такое сближение в скором времени осуществится».

> ПРИМЕЧАНИЕ. Текст Д. Донцова представлен дословно.

> ПРИМЕЧАНИЕ 2. В то время в доступе были только фотографии с обнаженными людьми (обоих полов), но без какого-либо взаимодействия. Следовательно, воображение Гетьмана не имело реальных прототипов. В 1910 г. 13 стран в Париже подписали соглашение о запрещении издания и распространения порнографических материалов.

II. БРЕДНЯ

Гетман не изменил себе. Снова опоздал на полжизни.

Совещание прошло 5 октября.

А Кабинет официально вступил в полномочия только 24-го (на бумаге – 19-го).

В тот день газеты писали мелким шрифтом:

Новый состав Кабинета министров!

Лизогуб остается премьером!

Правительство то же, только добавлено пять представителей от УНС:

— А. Вязлов — министерство юстиции,

- А. Лотоцкий - министерство вероисповеданий,

- М. Славинский - министерство труда,

- П. Стебницкий - министерство образования,

- В. Леонтович - министерство земельных дел.

Почему дипломат и переводчик Славинский стал министром труда – объяснить никто не мог.

Однако это не имело никакого значения.

Ибо все первые полосы изобиловали БОЛЬШИМИ БУКВАМИ:

ВОЙНА ОКОНЧАЕТСЯ!

В ГЕРМАНИИ — СКОРО РЕВОЛЮЦИЯ?

КАЙЗЕРУ КОНЕЦ!

Немцы скоро уйдут из Киева!

Новое-не-новое правительство никому не было интересно.

Петлюру не выпустили.

Никто не доволен.

Белая офицерня обиделась: даже эти пятеро украинцев стали костью в русскоязычном едино-неделимом горле.

На рынках.

На площадях.

Единственный вопрос: неужели Ленин и красные?

Тогда и сам Гетман наконец-то почувствовал, что земля под ним шатается.

> ПРИМЕЧАНИЕ. Эти пятеро украинцев с портфелями продержались меньше месяца. Дальше их заменили россиянами. (те имели имперский опыт и отрицали существование украинского языка).

> ПРИМЕЧАНИЕ 2. Четыре дня после встречи с УНС, 9.10., в разговоре с предст. русских (белых) полк. Немного гетман заметил: “…я всегда был приверженцем федерации с Россией… Пришло время единого руководства из Петербурга”.

III. ПРОГРАММА ШОУ

Октябрь 1918

Константиновские войска. школа.

Б-р Л. Украинки, 25

Теперь Лицей Богуна.

Камера Симона.

Холод и пыль. На дровах экономят. Немцы шатаются. Не до обогрева политических заключенных. Уборка камер? Обойдутся.

Книги повсюду. На столе, на шкафу, на полу, на подоконнике. Густой запах старой бумаги, немного отсыревшей, бил в нос еще с порога.

Дверь скрипнула.

Оля вошла. Сбросила пальто, шляпку. Шоколадное шерстяное платье, пуговицы по пояс. Симон знал это платье – его не жалко.

Встал. Кивнул.

Оля бросила котомку. Остановилась.

- Обними.

Симон шагнул. Руки под лифом. Холодные ладони коснулись кожи. Остановился. Выдохнул. Глубже. В тепло.

Оля кивнула. Там.

Пальцы нащупали бумагу. Сложенный, маленький, как пол ладони. Есть!

Вытащил, сжал в кулаке. Лист теплый, пахнет Олей. Почерк Русовой. Симон знал.

Обнять крепче. Скважина в дверях должна видеть только страсть. Бумага уже в кармане.

- Как в прошлый раз? – прошептала Оля.

– Громче, – бросил Симон.

III-I. ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Симон отошел в угол, чтобы из щели ничего не было видно. Жена за ним.

Оля резко распустила белокурые кудри, сбила неряшливо, словно ее дергали за волосы. Провела ладонью по его голове — чуб торчал криво, как и полагается. Расстегнула его воротник, загнула одну сторону внутрь.

Он ответил резко: сжал ее лиф обеими руками, пуговицы треснули и покатились по паркету. Ткань разошлась, грудь вылезла наружу, наполовину обнаженная, сдвинутая в сторону. Зрелище было именно такое, которое должно было выглядывать из щели. Грязно и убедительно.

Оля приподняла юбку, стянула чулок с ноги. Оставила болтаться у ботинка. Панталоны пошли тряпкой на пол.

Осмотрелась из угла. Симон подготовился: стулья под рукой, кувшин и стаканы под рукой, бумаги разбросаны. Какой-то хлам.

Где он его взял?

Было чем бросаться и швырять.

Симон схватил ее за запястья, резко повалил на тахту. Узко, жестко. Неловко. Оля поерзала спиной, завертелась боком, барахталась, соперничая. Крики бились в потолок.

"Козёл!"

Всю жизнь мне избавил!

Кобель паршивый! — визг становился все громче.

Подушка полетела на пол.

Одеяло повисло на краю тахты.

Бумаги с шорохом разлетались по всей комнате.

Шум нарастал.

Симон подхватил ее, прижал к стене – теперь уже прямо посреди комнаты, в полном видном месте. Она визжала, рвалась, хватала все, что попадалось под руку: кусок ткани, обрывки книг, обитый угол стула. Отражалась как могла.

– Ненавижу тебя! Я все о тебе знаю! — Олюньця старалась по полной.

Стул глухо упал набок, грохот прокатился по комнате.

Кувшин ударился о стену, разлетелся, вода поползла по штукатурке.

Шум прокатился по коридорам, как набат.

III-II. КУЛЬМИНАЦИЯ

Оля визжала, захлебываясь воздухом:

– Спасайте! Он меня убьет!

Замки звякнули, дверь распахнулась. Ворвались часовые — сапоги грянули по полу.

Перед ними картинка.

Симон расхристан, рубашка на груди расстегнута, держит женщину за руку. Чуб мокрый. Щека поцарапана.

Оля задыхается, грудь полуобнажена, лиф надорван, волосы взлохмачены. Щеки красные. Чулок висит. Плюется.

Симон посмотрел холодно, дерзко:

- Семейные разборки. Не слушайте глупую бабушку.

И пригладил рукой непослушную челку.

Часовые переглянулись, хмыкнули, захлопнули дверь с грохотом. Коридор снова стал глух.

Из камеры послышался один последний дикий вскрик. Что-то упало. И тишина.

III-III. ПЕРЕХОД

Долго. Молча.

Оля на тахте, на спине, колени изогнутые, дыхание медленно выравнивается.

Симон накрывает ее одеялом.

Садится на стулья рядом, тяжело опершись локтями о колени.

Она повернула голову к нему. Голос прозвучал ровно, без истерики, тихо:

— А если бы ты меня убивал?

Они не спасли бы. Женщина всегда дура. Зато ты у нас мужчина. Ого-го.

Настоящий пыль атаман. Самец господи прости. А компромат победила женщина. - вздохнула.

Симон вздрогнул.

Оля добавила:

— Максим как министр. Так сможет зайти к тебе.

Симон молчал.

Думал.

Слова ударили, как нож.

Он наклонился, сжимая пальцы.

- Przepraszam. Zrobiłem z ciebie histeryczkę. Wystawiłem cię… (Прости. Я сделал из тебя истеричку. Подставил…)

Тишина снова упала между ними, только стук воды в рукомойке и шелест ее дыхания. Это все, чтобы отбелить его образ.

III-IV. ОТКАТ

Симон сел на край тахты. Долго молчал, потом, унимая голос, спросил:

– Ну что мне сделать?

Наклонился, головой коснулся одеяла, пригладил его сверху.

Оля резко потянула его за уши, прищурилась угольками:

— Co z ciebie wziąć (Что с тебя взять)… Трахни меня, дурак. Я уже долечилась.

Он послушно скользнул под одеяло. Ее тело дрогнуло, она закрыла глаза. Глубоко вздохнула. Подтянула одеяло к голове.

Покрытая тахта пошла