Читать книгу - "Та самая Татьяна - Анна и Сергей Литвиновы"

Наконец, после ряда удачных боев наш отряд вступил в ущелье под названием Ходос. Темное и высокое, оно оказалось настолько узким, что войско, включавшее в себя артиллерию, вытянулось в нитку. Все предыдущее время экспедиции черкесы и кабардинцы не сильно досаждали нашим войскам – встречались лишь отдельные караулы. Но тут, как нарочно – а именно, скорее всего, нарочно, – кавказцы числом до тридцати человек заняли позиции по склонам ущелья и принялись расстреливать наших воинов. Цепь казаков рассыпалась, залегла. Мой генерал – вместе со всеми. Полковник приказал развернуть артиллерию. Русские открыли ответный огонь. Несколько черкесов было убито – но остальные по-прежнему продолжали палить и не давали пройти отряду. Мой генерал вел огонь, прибаутками и анекдотами подбадривая казаков. Пули свистали вокруг, но он пребывал не в унынии или тревоге, а в упоении боем.

Рассказывают, что среди черкесов атаковал отряд один бывший русский солдат, дезертировавший и переметнувшийся к врагу. Правая рука его была оторвана по локоть – однако он прекрасно управлялся с ружьем и одной левой рукой. Он палил в наших, весело напевая: «Разлюбились, разголубились, добрые молодцы!» – и тем дразнил казаков. Стрелял он с замечательной меткостью. Наши били в него в ответ – но он стоял на скале, как заговоренный. Только когда пули ложились совсем рядом с ним, он кричал: «Мелко брызжешь!» Он бесил наших воинов – его-то, как мне рассказывали, и захотел снять мой муж. Он вместе с двумя казаками решил предпринять обходной маневр и зайти с той стороны, где солдат их не ожидал. Однако едва генерал выскочил из-под прикрытия камня, черкесская пуля сразила его. Как мне рассказали, убит он был наповал.

Простите, мне надо поплакать.

А бой тот закончился только с наступлением темноты. Кацырову удалось со своими казаками обойти черкесов и выбить их с позиций. Почти все они были уничтожены. Кстати, того переметнувшегося к врагу русского солдата найти так и не удалось. Вероятно, черкесы берегли его, как умелого стрелка и важного предателя.

А моего генерала похоронили вдали от меня, вдали от дома – после того, как отряд вернулся из похода.

Когда до меня дошла весть о том, что он погиб – и я осознала, что, возможно, сама стала тому причиной, – со мной сделалась горячка. Думали, что я умру – да я и сама призывала смерть, молясь о ней как об избавлении. Потом мне сказывали, что Онегин рвался ко мне – однако я строго-настрого запретила пускать его.

Однако Господь, видно, приберег для меня новые испытания, потому что я не умерла. Врачи настояли на моем отъезде за границу. Е.О. умолял меня в своих письмах и записках, чтобы я разрешила принять его – однако я не могла видеть его. Не могла даже думать, вспоминать о нем. Конечно, во многом – почти во всем – виновата я сама. Но как он мог?! Ведь только благодаря ему, его настойчивости и искусной лести я уступила… Я отдалась ему… И вот результат… Вся жизнь моя оказалась разрушена!

Когда я уезжала, была абсолютно уверена, что больше мы с ним никогда не свидимся. Но шло время. Месяц, другой, третий… Никаких известий от Е.О. не было. Я вздохнула с облегчением. Но вдруг – письмо от него. Я бросила его в огонь, не читая. Второе – распечатала, но не прочла. Оно лежало на столе, но тут принесли третье. Я погрузилась в оба. И снова: пени, извинения, уверения в почтении и любви, смирение со своей участью… Он терзал мне сердце! Я не ответила. Последовали новые письма.

Я переехала с вод в Рим, попросив не сказывать никому своего нового адреса. А потом до меня дошло известие о несчастном декабрьском возмущении. Сердце мое оборвалось. Ведь Е.О., с его прямым и честным характером и беспримерной тягой к справедливости, скорее всего мог оказаться в тот злосчастный день на площади. Чувства, которые я испытала – волнения за него, беспокойства, страха, – сказали мне, что в моем сердце, оказывается, совсем не угасла любовь к нему.

Окольными путями я пыталась узнать о судьбе Е.О. Бесполезно. Друзья, которым я могла доверять (таких осталось мало, разве что графиня З* не отвернулась от меня), ничего не могли мне сообщить о нем. Я пребывала в горе и беспокойстве.

И вот вчера… Да, да, вчера – мне принесли записку:

Княгиня,

Я здесь, в Риме. Покорнейше прошу меня принять.

И хорошо знакомая подпись: заветный вензель, «Е» да «О».

Боже мой, неужели скоро мы с ним увидимся?!