Читать книгу - "Дело Арбогаста - Томас Хетхе"

Сделав несколько глубоких вдохов и так и не открыв глаза, он наклонился к уху Арбогаста.

— А вам известно, что именно делает судебные заседания столь незабываемыми? — шепнул он и почувствовал, что Арбогаст в ответ покачал головой.

— Не предварительное, а полноценное слушание, которое сейчас начнется, держится на двух принципах: оно устное и оно прямое. Это значит, что все, имеющее значение, все, могущее повлиять на окончательный результат, должно быть сказано или зачитано здесь. Здесь и сейчас. Это похоже на театр, только тут не играют — все происходит на самом деле.

В эту минуту открылась одна из дверей за судейской кафедрой и в зал вошли судья и присяжные. Все встали. Арбогаст увидел, что Клейн тут же надел черный берет.

— А знаете, что здесь? — шепнул он, вставая, и показал Арбогасту серую картонку, запрятанную среди бумаг.

И вновь тот покачал головой.

— Кожаный ремешок, — ухмыльнувшись, сообщил адвокат. Арбогаст с изумлением посмотрел на него. Сейчас за судейской кафедрой стояли девять человек — трое судей в середине и шестеро присяжным по бокам. Судьи были в бархатных мантиях. Но вот у края кафедры появился кто-то десятый. Это был совсем молодой человек. Председательствующий подождал, пока в зале не наступит полная тишина; атмосфера ожидания стала еще напряженней, Арбогаст вновь занервничал.

— Доброе утро, — произнес судья, когда в зале воцарился порядок. Затем он огляделся по сторонам и сообщил журналистам, что фото- и киносъемка в зале должны закончиться, как только заседатели будут приведены к присяге.

— Существуют, — шептал меж тем адвокат, — две принципиально разные модели суда присяжных. В Америке присяжные в конце процесса совершенно самостоятельно выносят решение, виновен обвиняемый или нет. Да и судья всего лишь следит за соблюдением норм судопроизводства. Главную часть работы выполняют прокурор и адвокат. У нас дело обстоит по-другому. Суд выносит совместное решение, в формировании которого на равных участвуют присяжные заседатели и профессиональные судьи. И все имеют право вмешиваться в ход заседания, задавая вопросы.

Арбогаст кивнул, и оба они молча пронаблюдали за тем, как приводят к присяге заседателей. Все они были местные: столяр, трактирщик, бургомистр маленького пригорода, подмастерье, винодел и директор одного из грангатских предприятий средней руки. Ансгар Клейн внимательно всматривался в их лица, хотя и понимал, что эти люди наверняка не произнесут за весь процесс ни слова. Как всегда в начале процесса, он заранее предвкушал тот миг, когда судьи и присяжные удалятся в совещательную комнату. Для него, правда, этот миг порой оказывался самым неприятным. Как часто он был уверен в безоговорочной победе — и вдруг по каким-то загадочным для широкой публики соображениям выносили приговор нелепый и невозможный.

— А судей этих вы знаете? — шепотом спросил у него Арбогаст.

Клейн вновь нагнулся к уху своего подзащитного.

— Председательствует земельный судебный советник Хорст Линднер, второй по старшинству здешний судья. Строго говоря, дело должен был вести его начальник, но тот в последний момент струсил и сказался больным. Для Линднера это шанс обратить на себя внимание. А вам интересно, в чем заключается главная проблема нашего правосудия?

Арбогаст вновь кивнул.

— Проблема заключается в поле напряжения, которое возникает между вопросами и оценками. В Америке вопросы и оценки подчеркнуто разведены по разным углам, а у нас судья судит по ответам на вопросы, которые сам же и задает. То есть, как доказывает и ваше дело, суд срывается на наводящие вопросы.

Судья меж тем закончил приведение к присяге заседателей, и журналисты покинули помещение. Стало совсем тихо, и когда пространство между судейской трибуной, скамьями обвинения и защиты расчистилось, Арбогаст внезапно увидел в середине только что образовавшейся пустоты стул, с трех сторон обнесенный невысокой балюстрадой. Возле стула стоял низкий столик, а на нем — микрофон, кувшин с водой и стакан.

— Обвинение представляют обер-прокурор доктор Бернгард Куртиус и прокурор Гюнтер Франк из грангатской земельной прокуратуры, защиту — адвокат доктор Ансгар Клейн. — Сделав паузу, Хорст Линднер жестом пригласил обвиняемого на стул посередине пустого пространства. — Можно вас попросить, господин Арбогаст?

Пока Арбогаст шел на предписанное ему место, Кате Лаванс бросилась в глаза шаркающая походка, типичная для человека, проведшего в тюрьме долгие годы. Рослый мужчина в элегантном костюме на первом же шагу превратился в арестанта. И ей вновь вспомнились слова Клейна о переменах, случившихся с Арбогастом, о приступах самоистязания в тюрьме, о замкнутости, о нарастающей утрате связи с реальностью. Она внимательно смотрела на него — вот он сел, вот одернул пиджак, — и с нетерпением ждала его показаний.

Ее радовало то, что все наконец началось. После завтрака она уже успела предварительно ознакомить присутствующих коллег с выводами своей экспертизы, отчаянно увертываясь от провокационных расспросов прессы о том, каково ей оказаться по другую сторону “железного занавеса”, — любой ответ на такие вопросы обернулся бы для нее по возвращении в ГДР неприятностями. Кроме того, она всячески старалась избежать встречи с профессором Маулом, что удалось бы едва ли, не поспеши ей на помощь Фрид Сарразин, который весьма галантно сопровождал ее и никого к ней не подпускал. Арбогаста она повидала разве что на ходу и так и не поняла, является ли особая тишина, которая ей в нем и вокруг него почудилась, всего лишь плодом ее собственного воображения. Судья задал ему сейчас только вопросы, идентифицирующие личность, и Катя увидела, как занервничал Арбогаст, как глубоко и часто задышал, как принялся облизывать губы. В ходе опытов, прикасаясь к безжизненным телам, Катя порой пыталась представить себе его руки и взгляд. И вот он машинально пригладил волосы.

Прежде чем заговорить, Арбогаст в деталях вспомнил начало первого процесса, четырнадцатилетней давности, и вновь его ужалила острая боль — прошлое миновало безвозвратно, оказалось ужасно, да и сам он стал сейчас совершенно другим человеком. В такой степени другим, что собственная биография казалась ему словно бы протезом, при помощи которого он мог хоть как-то скомпенсировать увечья, нанесенные ему годами. Он начал давать показания. Он родился двадцать девятого апреля 1921 года в Грангате, сказал он, здесь же и жил в детстве, здесь же и пошел в школу.

Судья кивнул секретарю и тот принялся строчить протокол.

— Продолжайте!

— Моим родителям хотелось, чтобы я получил среднее образование, хотя сам я был бы не прочь стать поваром. В конце концов отец разрешил мне по окончании школы пойти в ученики к мяснику.

— И тут война?

— Да.

Он служил в России, потом в Италии.

По возвращении он занимался хозяйством в родительском трактире, потому что его мать, входившая при Гитлере в женскую организацию Национал-социалистической рабочей партии, подпала под действие запрета на профессиональную деятельность.