Читать книгу - "Альтернатива - Юлиан Семенов"

— Ну как? — спросил Штирлиц. — Успокоились, Василий Платонович?

— Успокоился.

Лицо его было осторожным, как у боксера, который примеривается к незнакомому дотоле противнику.

— Давно проповедуете идеи германской колонизации?

— После того как ознакомился в Париже с протоколами контрразведки Кутепова.

Каждый из них сразу же понял друг друга. Вопрос Штирлица означал: «Давно ли помогаете нам?» — ибо теория, которую проповедовал Родыгин в доме генерала Попова, отличалась явной тенденциозностью, рассчитанной на интерес к ней всех тех, кто считал борьбу с большевизмом своей постоянной задачей, предначертанием сверху. Ответ Родыгина был совершенно ясен Штирлицу: в конспиративных застенках Кутепова инакомыслящих, не согласных с белой идеей, пытали так, как это было лишь во времена самой страшной инквизиции, а любой здравомыслящий человек относится к пытке с отвращением, палачей ненавидит и готов помогать тем силам, которые против палачества сражаются.

— А до этого? Пить что будете? «Весели Юри» — очень хорошо. Сыром угощайтесь, овечий сыр, вкусный. А что до этого?

— Вина я не пью вовсе, спасибо. Сыра отведаю с удовольствием. А до этого я был сторонником евразийства: «Наша особость, наша непохожесть ни на Европу, ни на Азию, наша самобытность, рожденная общинным землепользованием, ушедшим во всех других странах, а у нас оставшимся аж до начала этого века…»

— Совсем не пьете?

— Совсем. Я запойным был.

— Давно?

— В Париже. Я из Парижа давно уехал.

— С тех пор как познакомились с кутеповской контрразведкой?

— Нет. С ними я познакомился раньше. А уехал я во время выступления фашистов Де ля Рокка.

— Я тогда приезжал в Париж, между прочим.

— Вы по-французски говорите?

— Плохо. Предпочитаете французский?

— Предпочитаю, — после короткой паузы ответил Родыгин. — Поймите меня правильно, господин Штирлиц.

— Я понимаю. Но вы отлично говорите по-немецки.

— Учился в Гейдельберге.

— Когда?

— В двадцать третьем. Я был уже приват-доцентом, но эмигрантам не верят. Не верят в Европе русскому диплому, надо сдавать экзамены за университет, как юноше, заново.

— Вы действительно верили в теорию евразийства?

— Действительно верил.

— Бывали в Союзе?

— Нет.

Когда они вышли из кабаре, Штирлиц спросил:

— Вы давно с нами по-настоящему?

— А вы?

Штирлиц рассмеялся — вопрос Родыгина показался ему злым, да он, видимо, таким и был на самом деле.

— Если бы я заговорил по-русски, — спросил он, — вы бы изменили свое отношение ко мне, Василий Платонович?

— Я, знаете ли, противник допуска нереальных возможностей.

— Прагматик вы…

— Прагматик.

— А разве у вас есть прагматики? Вы ведь все материалистические идеалисты, нет?

— Вам бы философские трактаты сочинять, а не в гестапо работать, — так же зло ответил Родыгин.

— Я не из гестапо. Почему вы решили, что я из гестапо?

— Так ведь спутник ваш представился генералу Попову. А эмиграция секретов хранить не умеет: чем важней секрет, тем быстрее он становится всеобщим достоянием.

— Чем это объяснить?

— Легко объяснимо. Люди изверились, а домой-то хочется, но не ползком, а на коне; не изгоями, а господами. Ну и ждут. От кого угодно ждут, от кого угодно примут, от дьявола примут, только бы победителем домой.

— Все?

— Умные нет… Но и с дураками ведь надо считаться ввиду их численного превосходства. Кто послабее, тот в такси, половым, курьером, кто посильнее, но глуп, тот ждет, затаился.

— Как я слышал, Деникин обратился с призывом не сотрудничать с национал-социализмом…

— Разве Деникин страшен?

— А нет?

— Нет. Он, хотите того или не хотите, интеллигент. Деникинцы страшны…

— Тоже верно. А за то, что я спросил, давно ли вы помогаете Союзу, не сердитесь. Чем дольше человек связан с разведкой, тем больше он имеет шансов попасть под колпак.

— Я по-настоящему помогаю родине с того дня, когда в Испании начался мятеж фашистов. Подумывать начал об этом, прочитав «Майн кампф» и встретив генерала Кутепова. Кутеповцы эту книжку штудировали весьма старательно.

— Особенно раздел «восточной политики»?

— Нет. Они штудировали в основном «французский раздел». А меня все разделы отвращают. Все до единого. Нация, которая приняла доктрину сумасшедшего и орет в его честь здравицы, должна быть так проучена, чтобы у внуков кости трещали.

— А внуки-то при чем?

— При том, — убежденно сказал Родыгин. — У внуков ведь тоже внуки родятся.

— Вы здорово играете свою роль, Василий Платонович. Я, признаться, поначалу решил, что вы действительно германофил до мозга костей.

— Если бы вашего меньшого брата забили насмерть в Дахау, вы бы тоже какую угодно роль сыграли.

Они молча шли по тихой ночной Илице.

— Понятно, — сказал наконец Штирлиц. — Чтобы впредь нам было удобней встречаться, давайте-ка завтра позвоните, и я вызову вас на ленч. Со мной будет коллега, он действительно из гестапо. Я при нем приглашу вас к сотрудничеству, и вы пойдете на это. Тогда я смогу видеться с вами вне зависимости от места и времени. Договорились?

— Если вы считаете это нужным…

— Считаю. И второе. Постарайтесь вспомнить всех ваших здешних добрых знакомых, которые имеют серьезный вес в Загребе. Они могут помочь в нашем с вами деле. Люди здесь понимают, что дело пахнет войной?

— По-моему, нет.

— Будут югославы драться, если Гитлер начнет войну?

— А начнет?

— Не знаю.

— Если им дать хорошее оружие и организовать в колонны, они будут стоять насмерть, — убежденно сказал Родыгин.

— Будут стоять насмерть, — задумчиво повторил Штирлиц.

— Я позвоню вам завтра в девять.

— Договорились.

— Меня просили задать вам вопрос…

— Кто? Центр?

— Нет.

— Ваши коллеги?

— Меня просил задать вам вопрос человек, который уполномочен на это.

— Вы мне здорово не верите.

— Это не имеет значения. Я подчиняюсь приказу. Меня просили спросить: фамилия Везич вам ничего не говорит?

— Откуда он?

— Из секретной полиции.