Читать книгу - "Мучная война - Жан-Франсуа Паро"

— Да, он находится в двух шагах от лавки сапожника.

— Благодарю, это все, что я хотел узнать. Сегодня я вам больше ничего не скажу.

— Вот так теперь держат слово!

— Полно, господа, — заговорил Николя. — Вернемся к вещам серьезным. Полагаю, нам следует допросить наших подмастерьев. Надеюсь, посидев в одиночных камерах, они стали сговорчивее. Уверен, они знают гораздо больше, только не хотят говорить.

Бурдо взглянул на часы.

— Идемте, а затем я приглашаю вас в наш любимый трактир.

Семакгюс первым ответил согласием на предложение инспектора. Николя вспомнил, что его ждет сын. Однако время было не раннее, и, даже отклонив предложение Бурдо, он все равно явится домой поздно. К тому же после допроса следовало подвести итоги. Луи устал и наверняка уже спит. Спустившись по лестнице, они направились в ту часть крепости, что служила тюрьмой.

— Начнем с самого юного, — предложил Бурдо.

Он приказал надзирателю дать им фонарь, а тюремщику — проводить их в камеру. На улице стемнело, и тюрьма погрузилась в кромешный мрак. Позвякивая ключами, тюремщик шел впереди. Узнав, что двое мошенников сидят в платных камерах, он даже не пытался скрыть усмешки. Надо быть полным безумцем, чтобы вот так выкидывать деньги на ветер, в то время когда цена на хлеб растет не по дням, а по часам. Комиссар сухо предложил ему замолчать и без лишних слов проводить их куда приказано. Однако на тюремщика его слова произвели обратное действие: он принялся громко производить подсчеты:

— О! Понимаю, чего ж не посидеть, когда у тебя есть высокий покровитель… Они сидят здесь уже два дня. Одиночная камера с кроватью, это пять су в день, а две камеры — все десять. А известно ли вам, что простыни там меняют аж раз в три недели? Про кормежку я и не говорю: на каждого уходит в день по ливру и четыре су! А ведь какой-нибудь несчастный трудяга вряд ли заработает больше ливра в день. Бывают же счастливчики! Многие, думаю, захотели бы оказаться на их месте!

— Если ты немедленно не закроешь рот, — прикрикнул на него Бурдо, — потеряешь свое место. И только попробуй обращаться с ними дурно, мы сразу об этом узнаем!

Выругавшись, тюремщик замолчал. Пройдя по первому этажу, он подошел к массивной двери и со скрипом повернул в замке ключ. Пинком распахнув дверь, он, высоко подняв фонарь, вошел в камеру. Осветив голые стены, пляшущий луч замер на кровати, где под одеялом угадывались очертания скорчившегося тела. Почуяв хорошо знакомый неприятный запах, пресный, с металлическим привкусом, Николя покрылся холодным потом: неужели предчувствие не обмануло его и произошло самое ужасное? Много лет назад в соседней камере повесился старый солдат. Какое бы страшное преступление он ни совершил, совесть по-прежнему мучила Николя, не позволяя забыть о самоубийце. Тревожную тишину нарушало только дыхание посетителей.

— Маленький негодяй спит, — неуверенно проговорил тюремщик.

По глазам Семакгюса Николя понял, что не он один почувствовал неладное.

— Давайте все отойдем, — промолвил он. — Доктор Семакгюс попробует разбудить свидетеля.

Приблизившись к узкому лежаку, хирург осторожно потянул за одеяло; не встретив сопротивления, оно соскользнуло на пол. Николя приблизил фонарь. Упавшее одеяло явило на свет жалкое зрелище. На залитом кровью лежаке покоилось свернутое в клубок недвижное тело Фриопа. Семакгюс схватил хрупкое запястье и, вытащив из кармана зеркальце, приставил его к губам мальчика. Широкая спина хирурга заслоняла от Николя узника; последующие мгновения показались ему целым веком. Наконец, отбросив в сторону пропитанные кровью узкие холщовые бинты, Семакгюс сурово произнес:

— Тюремщик, живо за квартальным врачом!

Затем, повернувшись к комиссару, он покачал головой, и на его широком лице появилось выражение сострадания.

— Николя, ваш свидетель жив и здоров, хотя и очень слаб…

— Он пытался по…

— Нет, никоим образом. Но кое-что вас, несомненно, удивит: ваш подмастерье… Как его там зовут?

— Фриоп, Анн Фриоп.

— Анн! Тогда все понятно.

— Гийом, я вас не понимаю.

— Дело в том, что ваш подмастерье не мальчик, а девушка, самая настоящая девушка!

— Девушка?

— И прекрасно сложенная! Так хорошо, что никто не заметил, что она была беременна, на втором или на третьем месяце. У нее случился выкидыш, от которого, полагаю, она оправится, несмотря на большую потерю крови. Бурдо, не могли бы вы раздобыть горячей воды, бинтов и корпии, а также чистую простыню и одеяло потеплее. Здешняя якобы шерстяная тряпка никуда не годится!

— Это многое объясняет и одновременно усложняет, — проговорил Николя.

Раздался шум шагов, и в камеру следом за тюремщиком вошел мужчина; возбужденный случившимся, тюремщик попытался продвинуться поближе к несчастной, дабы насладиться зрелищем, однако комиссар оттолкнул его. Подняв глаза на вновь прибывшего, он узнал тонкое лицо и карие, излучавшие улыбчивое дружелюбие глаза доктора Жевиглана.[34]

— Сударь, как я рад нашей встрече!

— Ах, дорогой друг, — воскликнул доктор, — вам известен предмет моих исследований. Наряду с основными докторами, господами де Ла Ривьером и Леклерком, я теперь являюсь сверхштатным королевским врачом Шатле. Мои коллеги охотно предоставляют мне возможность выходить вместо них; вот и сегодня я их замещаю.

— Вы уже знакомы с инспектором Бурдо. Разрешите представить вам моего друга, доктора Гийома Семакгюса, корабельного хирурга. Во время наших расследований мы нередко прибегаем к его помощи, ибо у него необычайно богатый врачебный опыт.

— Я всего лишь хирург, — произнес Семакгюс, — и не претендую на звание, принадлежащее иному цеху.

— Я питаю к нему несказанное уважение. Не вы ли, случаем, являетесь тем самым ботаником, знатоком тропических растений, которому поет хвалы господин Жюсье?

— Ваш слуга, сударь, это действительно я. Однако время торопит. Речь идет о выкидыше. В нескольких словах: эта женщина выдавала себя за мужчину, а потому перетягивала грудь, ну, и все остальное соответствующим образом.

Раздался слабый стон. Николя и Бурдо вышли, освободив место для служителей Гиппократа. Тюремщик, испуганный полученным известием, сбегал за водой и чистыми тряпками. Через некоторое время Семакгюс и Жевиглан вышли в коридор.

— Мы оба пришли к выводу, — произнес Жевиглан, — что узник, без сомнения, является лицом женского пола. Ее хрупкое сложение, юный возраст и, без сомнения, страх и пережитые волнения, связанные с ее заключением в тюрьму, привели к случившемуся несчастью. Но, главное, чтобы сохранить плод, ей не следовало заниматься тяжелым физическим трудом. Работа в булочной стала для нее роковой. Теперь ей надлежит соблюдать покой и постельный режим.