Читать книгу - "Операция «Империал» - Александр Григорьевич Звягинцев"

Ильич Брежнев дал классическое определение сути и смысла деятельности партии и государства. Конкретная забота о конкретном человеке, его нуждах и потребностях — начало и конечный пункт нашей экономической политики! — В зале послышались бурные аплодисменты. — Бдительно оберегать народное добро, беспощадно пресекать любые попытки хищения социалистической собственности… — вдохновенно витийствовал Липатов. — Между тем за два с половиной года в торговле, общественном питании города ущерб от хищений превысил полмиллиона рублей. Проявилось даже такое отвратительное явление, как взяточничество. По поводу всех этих преступлений возбуждены уголовные дела, многие из которых благодаря принятым нами мерам уже расследованы и виновные осуждены… — с пафосом продолжал он. — …Некоторым ответработникам не хватило требовательности к себе, они сами стали допускать отклонения от партийных норм и в результате скомпрометировали себя, дав богатую пищу всяким искателям грязи. Взять, к примеру, нашумевшее дело Борзова. В каких только грехах его не обвиняли! Я должен поставить в известность партхозактив города, что отдельные ретивые работники союзной прокуратуры, допуская нарушения социалистической законности, пользуясь незаконными методами, вели дело к лишению депутатской неприкосновенности Борзова, Багирова и других, а также к их преследованию в уголовном порядке».

Липатов сделал паузу и стал мелкими глотками пить чай.

— Во дает! — медленно протянул Ярыгин.

Оболенцев привстал с кровати, но по-прежнему молча смотрел в телевизор. Правда, лицо его напряглось и приняло осмысленное выражение.

А Липатов с экрана продолжал вещать:

«Областной комитет партии вынужден был обратиться по данному поводу в Центральный Комитет для организации партийной проверки этого „дела“ в кавычках. Комиссии не удалось получить достаточно убедительных доказательств вины Борзова, и горисполком обоснованно отверг притязания прокуратуры…»

Речь Липатова опять прервалась бурными, продолжительными аплодисментами. Пользуясь паузой, он опять отпил чая. И продолжил, как только по команде невидимого дирижера аплодисменты стихли:

«В то же время установлено, что Борзов все-таки использовал служебное положение в личных целях, произвел строительство садового домика. Дело, конечно, не в домике, дело в незыблемости принципов коммунистической морали, товарищи! Вот почему бюро областного комитета партии освободило Борзова от обязанностей секретаря горкома, объявило ему выговор с занесением в учетную карточку и направило на хозяйственную работу…»

Опять сидящие в зале, повинуясь все тому же невидимому дирижеру, бурно зааплодировали. Липатов достал платок и стал вытирать пот со лба.

— Суд царя Соломона, — подытожил Ярыгин и вышел из номера.

Оболенцев резко поднялся с кровати и выключил телевизор.

Чертыхнувшись, он подошел к окну и стал смотреть во внутренний дворик цирка. Там старый клоун репетировал свой номер: он играл на концертино, три собачки ходили вокруг обезьянки на задних лапках, а обезьянка хлопала в ладоши.

— Символично! — прошептал Оболенцев.

Скупая улыбка осветила его лицо, но тут же гримаса боли опять стерла ее. Оболенцев вспомнил, что уже никогда не сможет рассказать Ольге того, что видел, или того, что чувствовал.

И слезы навернулись на глаза.

А во внутреннем дворике без устали кружились под звуки концертино три собачки, танцующие на задних лапках, и обезьянка все так же корчила рожи и хлопала в ладоши.

Дверь номера резко распахнулась, и в номер буквально ворвался Ярыгин.

— Кирилл!..

Оболенцев отвернулся от танцующих собачек и вопросительно посмотрел на друга.

— Что еще случилось? — спросил он обреченным голосом.

Ярыгин закрыл за собой дверь и прошел в номер. Взяв попавшийся на дороге стул, он сел на него и, стараясь не смотреть на друга, сказал:

— Я ребятам звонил… в Москву! В свою «контору»… — Он поднялся и подошел вплотную к Оболенцеву. — Надеинов умер! — тихо произнес он.

— Как умер? — оцепенел Оболенцев.

— В Кремль его вызвали! А возвращался оттуда сам не свой, машину оставил… упал в переходе… и все…

Ярыгин с тревогой смотрел на темнеющее лицо Оболенцева, готовый в любой момент подхватить его, если тот не выдержит второго удара.

Но, как ни странно, Оболенцев взял себя в руки и уже обрел былую уверенность и способность быстро действовать и здраво рассуждать.

— Наши головы теперь недорого стоят! — глухо проговорил он.

Ярыгин даже растерялся.

— Что, Кирилл?

— Недорого, говорю! — повторил он.

Ярыгин, оставив Оболенцева, достал свой «стечкин», стал его протирать и смазывать.

— Постараемся их подороже продать! — усмехнулся он. — Кстати… Дело Юрпалова — красивое дело. Кирилл, выходи из игры, иначе тебя растопчут, как Надеинова. Борзовых они так и так не отдадут, хоть лопни.

— Ставки поздно менять! — растягивая слова, сказал куда-то в сторону Оболенцев.

— Ну что ж, ты свое дело сделал, а у меня руки чешутся! — неожиданно заявил Ярыгин, загоняя полную обойму с патронами в пистолет.

— Не дури! — одернул его Оболенцев, выхватив у него из рук «стечкин».

— Надоело! — злобно выкрикнул Иван и вскочил. — Разуй глаза! Нас стреножили! У них всё! А у тебя что? Только шариковая ручка!

Оболенцев молча сел за стол, достал несколько листков белой бумаги и стал писать:

«Генеральному прокурору СССР тов. Рекункову А. М. Рапорт…»

— Ты что надумал? — не унимался Ярыгин.

— Иван, борьба вступает в новую фазу. Я буду ставить вопрос лично перед Генеральным прокурором о лишении всей этой компании депутатской неприкосновенности. Вызови Розанова, пусть сегодня же с моим рапортом вылетает в Москву.

— Не обольщайся! И его, генерального твоего, так же схарчат. Твой Майер, ссылаясь на своих любимых классиков, сейчас, наверное, сказал бы так: «История понеслась вскачь, стуча золотыми копытами по головам дураков…» — Ярыгин сделал паузу и добавил: — Нас же, как волков, обложили… И плевать они хотели на все законы…

Оболенцев сурово посмотрел на друга и твердо сказал:

— Tertium non datur. Третьего не дано!..

После смерти Ольги Оболенцев долго не мог прийти в себя. С Ярыгиным они побывали и на месте гибели Ольги. Обоим интуиция подсказывала, что это не несчастный случай, но доказательств не было никаких. Оба метались в догадках и казнили себя за то, что не сумели уберечь ее. Маховик самоедства порой так затягивал Оболенцева, что он ощущал себя если не убийцей, то его ближайшим пособником. И тогда желание вывести всех этих местных лордов преисподней на чистую воду