Читать книгу - "Деревянный ключ - Тони Барлам"

С этими словами Шоно сотворяет рукою жест, каким султаны отгоняют от себя опостылевших жен, а простые смертные — неприятный запах, и, подперев кулаком челюсть, погружается в раздумье. Мартин кланяется и с улыбкой идет к выходу — видно, что разыгранный спектакль ему не в новинку. Шоно продолжает сидеть, как изваяние, но, едва лишь дверь захлопывается, хватается руками за голову, валится на спину и выпаливает в потолок: «Ох, ну это надо же!» И добавляет, помолчав пару секунд, сочное ругательство на непонятном языке.

Мартин возвращается к себе уже в сумерках. С неба сеются мелкие остатки дождя, дребезжит звоночком последний трамвай, похожий на огромный волшебный фонарь, что заманивает запоздалых путников в свое электрическое нутро и увозит их навсегда. Черная мостовая матово поблескивает, как паюсная икра. Темные дома засыпают, подпирая друг дружку узкими плечами, чтобы не упасть на посту. Их плоские фасады — перепонка, отделяющая и охраняющая уют от неуюта, настолько тонкая, что тут и там сквозь нее пробивается теплый, как топленые сливки, свет. Ловцы человеков сматывают удочки, ворча — неудачный день, и только незыблемые маяки пивных продолжают указывать фарватер настоящим мореходам, вечная жажда которых не зависит от количества разлитой в воздухе влаги. В такое время хорошо идти домой, предвкушая вкусный ужин в семейном кругу. Мартин, давно отвыкший, что вечером его ожидает что-то, кроме прогулки с собакой, скромной холостяцкой трапезы, книг и музыки, взволнован.

Сократив по возможности ритуал встречи в прихожей с Докхи, Мартин проходит в гостиную. В ней никого нет, пахнет едой и, кажется, даже прибрано. Берта читает молитвенник подле кровати больной в бывшей детской комнате, из которой она успела соорудить нечто вроде лазарета. Не отрывая взгляда от книги и не прекращая шевелить губами, она предостерегающе поднимает палец. Мартин замирает и, терпеливо ожидая, пока Берта доберется до конца, осматривается. Поймав себя на том, что вновь избегает смотреть в лицо незнакомки, сердится и заставляет глаза остановиться на нем — будто сделанное из костяного фарфора, оно почти бесцветно, лишь на скулах просвечивает внутренний жар. Лежащие на подушке по обе стороны головы туго заплетенные косы огненными змеями охраняют непокойный сон. «Или золотые цепи» — думает Мартин.

По-прежнему глядя в книгу, Берта трогает мокрую тряпку на лбу пациентки и, отложив чтение, обращается к нему со словами:

— Пышет чисто печка. Хоть хлеб на ей пеки.

— Берта, скажите, зачем вы переносили ее одна? Неужели нельзя было дождаться меня?

— Невелика ноша! — фыркает старуха. — Легка, как перышко. В чем и душа-то держится? Я ее сперва в ванне отмывала в семи водах. Вся в саже, что твоя трубочистова щетка. В пароходной трубе, что ль, сюда добиралась, бедняжка? Ну да уж я ее привела в божеский вид. Девка-то рожавшая, — как бы невзначай добавляет она.

— Вы в этом уверены? — спрашивает Мартин, чтобы хоть что-то сказать.

— Мне ли не знать? — Берта укоризненно склоняет голову к плечу. — У меня глаз наметанный.

— Да, простите. А она ничего не говорила в бреду?

Старуха принимает заговорщицкий вид и, понизив голос, сообщает:

— То-то и оно, что бормотала что-то, пока не заснула. По-русски!

Мартин вовремя сдерживается, чтобы опять не спросить, уверена ли она? Но Берта, видимо почувствовав это, уточняет сама:

— Я ж в Эстляндии родилась, в Российской империи. Говорить-то по-ихнему уж не смогу, но понимать понимаю.

— А что она говорила?

— Да ничего ясного. Все «да», «нет» и «отпустите». И еще какого-то Мишеньку поминала. Бредила, понятное дело.

— М-да… Кстати, у нее был узелок. Вы посмотрели, что в нем?

— Я в чужих вещах рыться не приучена! — расправляет плечи Берта. — А на ощупь тряпки там да книжка какая-то. Перстенек на ей был, так вон он — на столике. И вот что, господин доктор. Я с утра к вам жить перейду, покуда ее не выходим. И не перечьте! Денег с вас за то лишних не возьму, будете как обычно платить.

— Но, Берта, дело совершенно не в деньгах. Просто мне неудобно вас эксплуатировать!.. — лепечет Мартин.

— Неудобно левой рукой в правый карман лазить! — перебивает старуха. — Все одно семьи у меня нет. Завтра на рынок схожу. Уж нынче ночью она всяко есть не запросит. Я там сготовила кой-чего, что в реф-ри-же-ра-торе нашла. Собачку вашу мясом покормила. Уж так жалобно смотрел!

— Берта, но Докхи не ест мяса!

— Вот я и говорю, жалобно. — В голосе Берты явственно звучит осуждение. — Вы с им сейчас погуляете, и пойду я — у меня цветы не политы, да и вставать завтра рано.

«Что ж это она все время командует? — думает Мартин, спускаясь по лестнице вслед за Докхи. — Теперь еще у собаки расстройство желудка будет. Этого мне не хватало».

Мартин готовил на кухне лечебный состав, хмурясь и бормоча под нос нечто невразумительное, вроде детской считалки: «Король — камнеломка, ферзь — шалфей, слоны — термопсис и змееголовник, ладьи — желтушник и гипекоум, кони — талая вода, пешки — прохладные травы… А завтра — камфару двадцать пять. Белые начинают, черные доделывают, всё как всегда». Говорил он всё это лишь для того, чтобы изгнать из головы тревожные мысли. Но куда там! С тем же успехом он мог бы пытаться утопить дюжину футбольных мячей одновременно. Мысли упорно всплывали и вертелись хороводом вокруг одного вопроса: что же будет потом? К тому же Мартин боялся лечить эту женщину — нет, он не сомневался ни в своей способности исцелить ее, ни даже в ее выздоровлении. Страх его был совершенно иррационален. Так бедняк, откопавший в своем саду старинный сундук, боится сломать замок и заглянуть под крышку.

Ночь Мартин провел в кресле подле больной. Он то проваливался в скверный сон, то вскидывался, когда та бредила, поил ее, менял холодный компресс и подолгу прислушивался к бессвязным обрывкам незнакомой речи.

Берта пришла с рассветом, заполнила собой все пространство холостяцкого жилища, приготовила завтрак и отпустила Мартина на краткосрочную прогулку с Докхи, а после снарядилась кошелками и сообщила, что вернется не позже, чем через два часа.

Не успели затихнуть ее гренадерские шаги, как с черного хода донесся условный стук. Мартин открыл дверь и, от удивления забыв поздороваться, спросил:

— Шоно? Ты же сказал, что будешь размышлять до послезавтра!

— Однако шибко быстро думал, — с деланным китайским акцентом ответил тот. — И ты здравствуй, мой мальчик!

— Извини. Здравствуй!

— Извинил.

— Очень хорошо, что ты пришел сейчас.

— Вот и я подумал, а вдруг тебе будет приятен мой нежданный визит? И решил безотлагательно проверить свою гипотезу. Ну-с, показывай свою протеже!

Войдя в комнату, Шоно присвистнул на вдохе и поглядел на Мартина:

— Ты ее осмотрел? По бегающим глазкам вижу, что постеснялся. Эх, Марти, Марти, я плохой учитель, хороший побил бы тебя бамбуковой палкой! — И, напустив на себя суровый вид, он уселся на край кровати. — А я ведь тебе доверял. Так, поглядим, что тут у нас! — И с этими словами откинул одеяло.