Читать книгу - "Кот, который плыл вверх по ручью - Лилиан Джексон Браун"

Итак, Квиллер выступил с целью обследовать местность вокруг гостиницы. Переделанный особняк имел три этажа, на юго-западном углу высилась башенка, представлявшая собой превосходный наблюдательный пункт. Кирпичи были уложены горизонтально, вертикально, по диагонали, с фризами «в елочку». Некоторые слегка выступали, и это привлекало белок: они с такой же легкостью бегали по стене особняка, как по деревьям. Управляющих гостиницей это не приводило в восторг, но гостям нравилось, они хватались за фотоаппараты. Окна были высокие и узкие, со вставками цветного стекла. Вдоль фасада шёл кирпичный вал — именно отсюда Густав Лимбургер швырялся камнями в бродячих собак. Гости предпочитали сидеть в мощёном патио за домом и кормить белок. Здесь не водилось аккуратно подстриженных газонов. Это была сельская гостиница, и Фонд К. ратовал за природный ландшафт: кустарники, живые изгороди, большие валуны, деревья, дикие цветы и травы.

Пологий спуск вёл к ручью, и тропинка петляла по одичавшим садам и роще чёрных орехов. Именно этим деревьям гостиница и была обязана своим названием. Белки выполняли акробатические этюды, а постояльцы, сидевшие на скамейках, кормили их орешками.

Вверх по течению ручей проходил через заповедный густой лес, охраняемый Фондом Клингеншоенов.

Вниз по течению размещались пять хижин, обращенных входом к воде. Гостиница сдавала их сроком на неделю, месяц или на весь сезон. Они отстояли друг от друга примерно на сто футов, и у каждой была застекленная веранда, выходящая к ручью, а с противоположной стороны — место для парковки.

Квиллер стоял на берегу, удивляясь безмятежности водной глади. Когда-то, в те времена, когда валили лес, это был бурный поток, и во время весеннего паводка по нему сплавляли брёвна. Теперь ручей имел пятьдесят футов в ширину и был спокоен, как пруд. Квиллеру подумалось, что, будь здесь Полли, она непременно процитировала бы Вордсворта: «В тени листвы у синих вод…»[2]

Он смотрел на зеркальную поверхность, по которой порой шли круги: это ещё одна форель выпрыгивала, чтобы поймать ещё одного москита… Иногда плавно скользила утка, оставляя за собой длинный след, а за ней — целый выводок утят.

Идя по тропе у кромки воды, Квиллер с присущей ему методичностью обследовал хижины.

Номер один: маленький белый автомобиль с номерными знаками Флориды. Окна хижины открыты. Женщина поет арию из оперы Гилберта и Салливана[3]— это не запись, а живой голос.

Номер два: никаких машин. Оглушительно вопит телевизор. Во дворике перед хижиной маленький мальчик бросает камешки в уток. Квиллер выбранил его, и тот убежал в дом, где пронзительный голос сделал ему выговор за то, что он разговаривает с незнакомцами. «Приезжие из Центра!» — подумал Квиллер.

Номер три: новенький «лендровер» на парковке. Стереосистема играет квинтет Шуберта «Форель». Интересно, не написал ли он также сонату «Утка», концерт «Белка» и рапсодию «Москит»?

Номер четыре: никаких автомобилей. На крыльце сидит крупная женщина. «Чудесный день!» — сказал Квиллер. Она в ответ лишь бросила на него сердитый взгляд. Он решил, что она глухая.

Номер пять: никаких признаков жизни.

Дальше по течению стоял лодочный сарай, где можно было взять напрокат каноэ, а на некотором расстоянии от него — Старый Каменный мост, которым пользовались теперь только рыболовы.

Вернувшись в гостиницу, Квиллер увидел стремянки, прислонённые к башенке, и работников, которые усердно мыли окна.

В холле его окликнул Ник:

— Комната в башенке вылизана, но кошки просто неистовствуют. Им не нравится, что их заперли в спальне.

Даже внизу были слышны возмущённые вопли Коко и пронзительный вой Юм-Юм. Квиллер поднялся по лестнице на свой этаж и освободил сиамцев из заточения.

«Потише, пожалуйста! — умолял он. — Вы хотите, чтобы нас отсюда выставили?»

Дверь в башню была открыта; лестница выглядела настоящим произведением искусства; окна сверкали. В комнате осталась старая мебель — разрозненные предметы спального гарнитура. Очевидно, никто про них не знал, когда из особняка вывозили движимое имущество Лимбургеров.

Две любознательные кошки осторожно вступили в башню, но, вместо того чтобы взбежать вверх по винтовой лестнице или уставиться в окна, они начали обнюхивать мебель.

— Кошки! — изрёк Квиллер. — Кто может их разгадать?

Коко попытался открыть ящик туалетного столика. Юм-Юм изучала киску в треснувшем зеркале.

Только старых друзей можно пригласить на обед в последнюю минуту, а Райкеры были именно такими друзьями. Арчи Райкер, издатель «Всякой всячины», вырос вместе с Квиллером в Чикаго. Милдред Райкер, уроженка Мускаунти, вела теперь кулинарную рубрику в этой газете. Она была такой уютной и открытой, что всякий немедленно проникался чувством, будто знаком с ней сто лет.

Дабы подогреть интерес к отелю, Квиллер намекнул на фантастическое открытие, которое станет сенсационной находкой для газеты. Райкеры явились ровно в шесть.

— Добро пожаловать в гостиницу «Щелкунчик»! — приветствовал их Квиллер.

— Им следовало бы назвать её «Беличий дом», — пошутил Арчи.

Однако на него произвела сильное впечатление резьба по чёрному ореху. Милдред пришла в восторг от кораллового оттенка стен и скатертей, уверяя, что все хорошо выглядит в этом окружении. Оба были удивлены, услышав, что яркий оттенок достигнут за счет того, что в краску добавили измельченной ореховой скорлупы.

Они уселись за столиком в нише у окна, наслаждаясь июньским вечером и забавными прыжками белок. Милдред сказала:

— Как жаль, что с нами нет Полли! Квилл, от неё были какие-нибудь вести?

— Но она же уехала только вчера. Её сестра прилетит из Цинциннати и встретится с ней в Вирджинии.

— Ты когда-нибудь видел её сестру? — осведомился Арчи.

Квиллер игриво ответил:

— Нет, и порой я сомневаюсь, есть ли у Полли на самом деле сестра в Цинциннати.

— Может быть, у неё в Цинциннати другой мужчина? — предположил Арчи.

— Как вам обоим не стыдно! — укорила их Милдред. — Вы были скверными мальчишками, а теперь стали скверными мужчинами!

Двое друзей обменялись шаловливыми взглядами, и Арчи радостно произнёс:

— В четвёртом классе Квилл сочинил непочтительные стишки о наших учителях. Я помню такое:

Грозная мисс Перкинс, плоская как доска,