Читать книгу - "Обет без молчания - Ольга Володарская"

Коллекция эта сохранилась до нынешних времен — в память о прошлом, как и все остальные. Кирилл охладел к фантикам в первом классе школы — посчитал, что перерос их. Смысл коллекционирования ведь не только в том, чтобы собрать экспонаты, но и похвалиться ими, поделиться… Обменять, в конце концов (о продаже тогда речи не было). И Хан переключился на значки. Идея собирать их пришла к мальчику в тот момент, когда ему прицепили на лацкан школьного пиджака звездочку — приняли в октябрята! Это было волнующе и до, и во время, и после. Все первоклашки мечтали вступить в пионерскую организацию и боялись, что, если будут плохо учиться или вести себя, их не примут. А первый шаг на этом пути — стать октябренком. Они были милыми, наивными детьми. А как трепетно относились к своим звездочкам!

Хан гордился тем, что собрал если не все, то большинство…

Значок октябренка первой волны, изготовленный в 1923-м. Тот, что при Сталине вручали. Латвийский, грузинский, таджикский, немецкий — в ГДР ребят тоже принимали в организацию. Эта коллекция Хана уже ценилась, но не так высоко, чтобы ее продать.

То ли дело ордена! Кирилл собрал их не так много, как значков, а тем более фантиков, но расстался с ними с легкостью, оставив на память всего пару не самых ценных экземпляров. Если бы не нужда, коллекция осталась бы при Хане. Но он устал жить в коммуналке, захотел отдельную квартиру, пусть и не на Сретенке.

Продав ордена, он переехал на северо-западную окраину столицы. Приобрести себе смог только однушку без ремонта, но был рад и ей. Тогда думал, что продешевил, но оказалось — выиграл. Спрос на ордена времен Великой Отечественной упал уже в конце девяностых, зато цены на недвижимость в Москве взлетели.

А неугомонный коллекционер переключился на ножи, и тоже неспроста.

Мать Кирилла, Елизавета, была крайне странной женщиной. Пожалуй, не совсем нормальной, но диагноза ей не ставили, поскольку к психиатрам никто не обращался, ни ее родители, ни она сама, ни ее гражданские мужья, ни дети.

Лиза родила Кирилла в тридцать. От кого, неясно, замужем она ни разу не была. До него — дочь, после — другую. Хан застал только отца младшей сестры. Тот был алкашом, тихим, бесполезным. Но мать не пила. Совсем. Она и без допинга умудрялась погружаться в странное состояние, комфортное для нее, но не для остальных. Они занимали одну, пусть и большую, в двадцать четыре квадрата, комнату и жили буквально друг у друга на головах. Старшая сестра выскочила замуж в семнадцать, лишь бы съехать, но удачно. Нашла себе курсанта Пермского военного училища, у них все сложилось, и умчались молодые на Урал. Пьяница-отчим умер тогда же от цирроза, но Елизавета долго не горевала. Нашла замену ему через пару месяцев. Этот не пил, но распускал руки. Детей не трогал, бил только Лизу, и ей, возможно, это даже нравилось. Но не факт. Мать то ли специально провоцировала своего сожителя, то ли просто не понимала, что творит.

Хан съехал от матери в двадцать, учась на третьем курсе истфака МГУ. Поступил сам — не сказать что легко, но без предварительных занятий на подготовительных курсах или с педагогами вуза. Киру никто протекции не составлял. Он просто очень хорошо знал те предметы, по которым сдавались вступительные экзамены.

Он зажил отдельно, продолжил учебу и нашел для себя новую страсть — холодное оружие. Когда он покидал ненавистную коммуналку, мама сделала ему подарок, что было неожиданно. Елизавета не всегда на дни рождения детей что-то им преподносила, а тут расщедрилась и вручила красивый складной нож. Да не штамповку, а изделие ручной работы, с гравировкой на немецком.

— Где ты раздобыла это чудо?

— Нашла, — ответила мать.

Кирилл удивился. Лиза ничего не подбирала на улице, даже деньги — боялась сглаза. Поэтому о том, где он в детстве добывал некоторые фантики, Кирилл ей не рассказывал.

— Разбирала старый шкаф и обнаружила этот нож.

— Красивый. И откуда он у нас?

— Принадлежал твоему деду. Я давным-давно его не видела. Думала, пропал.

— Военный трофей? — Об отце Елизаветы он ничего не знал, кроме того, что тот умер молодым. Погиб, сорвавшись со стены строящегося дома — работал каменщиком.

— Нет. Ему этот нож кто-то из ближайших родственников подарил.

— Но тут гравировка на немецком.

— Он и был немцем.

— Мой дед? — на всякий случай переспросил Кир. Мама часто несла чушь, но сейчас пребывала в периоде просветления. И все равно было странно слышать от нее такое. Дед — немец? Но у Елизаветы отчество Львовна, а фамилия Ханова.

— Да, мы это скрывали. Сначала мама от меня, потом я от вас. Времена были такие, что немецкими корнями не загордишься. У деда твоего фамилия была Хайнц, звали Людвигом. Моя мать с ним познакомилась, когда еще шла война. Он был пленным. Как многие, работал на стройке. Она тоже. Там встретили друг друга, влюбились. Пожениться смогли только в 1947-м. Вскоре я появилась. Но мама не хотела носить немецкую фамилию, а мне давать отчество Людвиговна. Поэтому я Ханова Елизавета Львовна. Имена похожи по сути: Людвиг с древнегерманского «знаменитый в бою». А Лев — это царь зверей.

— Мам, ты меня поражаешь, — не смог не высказаться Кир.

— Наверное, я должна была тебе раньше об этом рассказать, но…

— Нет, не информация меня поражает. А твоя эрудированность.

— Я была вундеркиндом, сынок. Ты мое жалкое подобие.

— Ты всю жизнь проработала дворником, — напомнил ей Кир.

О том, что она еще и жила со всякими уродами, от которых рожала детей, он умолчал.

— Когда думаю, голова болит. Я поэтому институт бросила.

— Ты училась в институте? — поистине это был день открытий.

— В том же МГУ, что и ты. Но не могла заниматься, голова раскалывалась. В школе мне учеба легко давалась, там все просто. Я ее в пятнадцать закончила. Но в университете нагрузки другие. Пришлось уйти, и я устроилась дворником. Думала, временно, но мне очень понравилась работа. Она спокойная, умиротворяющая. А еще полезная для общества и моей фигуры. Я четверых родила, а все равно стройная.

— Мам, нас у тебя трое.

— Один умер. Первенец мой, Алешенька. Выпал из окна. Мама тогда еще жива была, но болела, лежала полупарализованная. Я разрывалась между ней и сыном. Недосмотрела за Алешей, и он, полуторагодовалый, забрался на подоконник, выглянул во двор — лето было, окна приоткрыты — да и кувыркнулся. Головенку разбил, и умер мгновенно.

— Это ужасно, — сказал он и подумал, что у матери, видимо, после этого и поехала крыша.

— Да. Я долго отходила пока не поняла, что должна родить другого ребенка, а лучше нескольких. И вскоре на свет появилась твоя старшая сестра. Потом ты и малая. Больше, увы, я не беременела. Но я довольна уже тем, что я подарила жизнь вам троим.

Елизавета легонько похлопала его по плечу. Она не обнимала своих чад, не целовала и, казалось, не любила. Кир раньше думал: рожала как кошка, бездумно, а у нее, оказывается, была миссия — наплодить как можно больше детей. Погубила одного ребенка, прими, мир, троих. Это моя дань!