Читать книгу - "Нюансеры - Генри Лайон Олди"

– Да.

– Мебель, – странным тоном произнесла Радченко. Камзол дона Карлоса сполз с её коленей на пол, но костюмерша этого не заметила. – Если часто пользоваться мебелью, у неё открываются дверцы.

– Что?

– Ничего. Вот поэтому я предпочитаю обходиться без мебели, одной бутафорией. Да, вы правы: мы сцепились с Заикиной за несчастную Кадмину. Заикина погружала бедняжку в холодный мир, я вытаскивала в тёплый. Елизавета Петровна делала это по заказу, без злобы. Ей хотелось заполучить квартиру. Я – по любви, без заказа. Мне хотелось спасти Кадмину. Если два нюансера тянут кого-то в разные стороны, это не заканчивается добром. Лошади разрывают жертву, понимаете? В те годы я ещё не знала этого правила. А даже если бы и знала...

Тёплый мир, отметил Алексеев. Холодный.

– Мебель, – напомнил он. – Вы сказали: «Если часто пользоваться мебелью, у неё открываются дверцы.» Анна Ивановна тоже говорила мне, что они с матерью служили мебелью для Заикиной. Служили мебелью, а теперь гадают. У них открылись дверцы?

– Да.

– А я? Я тоже мебель?

– Сейчас – да.

– Для какого же замысла понадобился такой неуклюжий элемент декораций, как ваш покорный слуга?

– Вам известно, что правнука Заикиной застрелили при ограблении банка?

– Известно.

– Как вы думаете, такая женщина, как Заикина, склонна прощать врагов своих? Подставлять левую щёку взамен правой?!

– Она мертва!

Радченко наклонилась вперёд:

– Но ещё недавно она была жива.

ПРОЛОГ

(продолжение)

– Значит, так, любезные мои...

Заикина любовалась чашечкой истово, не отводя взгляда. Словно знала, что больше не увидит ни чашечку, ни сервиз, ни света белого. Лицо гадалки сделалось серьёзным: дальше некуда. С таким лицом Клеопатру играть – вот корзинка, в корзинке аспид, и срок пришёл класть змею на молодую грудь.

– Слушайте мою последнюю волю. Слушайте, запоминайте, исполняйте. Не исполните – из могилы вернусь. Зубами загрызу, кровь выпью. Вы меня знаете...

Приживалки знали. Слушали, запоминали.

– Ой, матушка, – захлебнулась старшая. – А с нами-то что будет?

– Исполните – всё будет хорошо. Не обижу вас, пустомель.

– Ну да, ну да, – бормотала старшая. – Всё хорошо, лучше лучшего.

Было слышно: не верит. Боится. А больше того боится возразить, пойти поперек.

– Каким макаром Оська богу душу отдаст, того я не знаю. Знаю лишь, что не своей смертью парень умрёт. Убьют его, верней всего, застрелят. Убийцу я тоже не знаю. Вижу смутно, не разглядеть. Ничего, мне хватит. С того света дотянусь, возьму за кадык...

Приживалки тряслись. Языки заледенели.

– В мести моей подмога – Ашот, Лёвка да Любка Радченко. Меня не будет, они возьмутся.

– Врагиня, – напомнила Неонила Прокофьевна. – Любка-то Радченко – врагиня ваша. Возьмётся ли?

Заикина нехорошо засмеялась:

– Врагиня – то ладно, то между нами. А в последней просьбе Любка не откажет. Таких, как мы, мало, мы друг дружке последняя опора. На могилу мою плюнет, а дело сделает. Мне ли в Любке сомневаться, если она за Евлалию со мной в спор вступила?! Короче, Ашот, Лёвка да Любка. Ну, и с вас, куриц, спрос будет...

– Да каков же с нас-то спрос, матушка? С нас он невелик...

– Квартиру эту завещаю я одному человеку. Позже на бумажке всё вам напишу, а то забудете, дуры куропятые! Он приедет, тут поселится. Запоминайте, это важно: должен он тут поселиться и какое-то время пожить. Надо, чтобы здесь ему было хорошо, тепло, уютно. Уразумели?

– Квартиру? А мы ж куда?

– Сказала: не обижу. Моё слово – золото. Поселится в квартире этот человек, будет работать мебелью. Без него месть не сладится, нет. А вы его ублажайте, ходите за ним, как за мной. Нет, лучше! Пылинки с него сдувайте, ясно?! Исполните моё веление, и у вас все наладится. Заживёте мирком да ладком...

– Мирком, – кивала Неонила Прокофьевна. – Ладком. То-то славно будет!

Лицо приживалки коверкали тайные думы. Актриса из неё была скверная: всё наружу, нараспашку, чересчур. Хорошо, что Заикина думала о своём, тревожилась. Иначе приметила бы. А приметив, не простила бы.

* * *

Костюмерная смыкалась коконом, откуда вот-вот должна была выпорхнуть бабочка. Алексеев и Радченко едва ли не касались друг друга коленями. Если их и разделяло что-то, так это камзол на полу.

– Мебель, – повторил Алексеев. – Дверцы.

– Да.

– У всякой мебели открываются дверцы?

– Нет. Надо иметь способности к нюансерству, тогда двери откроются.

– Как у меня?

– Выходит, что так.

– Я мебель. Я живу на квартире. Меня двигают по городу, создавая необходимые мизансцены. Газеты в конторе – это тоже были нюансы?

– Да. Вы – мебель, газеты – бутафория.

– А где-то там гибнет убийца правнука Заикиной?

– Не думаю, что гибнет. Погружается в холодный мир. Теряет удачу, мучится, сходит с ума. Превращается в тварь дрожащую. Заикина не хотела, чтобы он погиб вот так, сразу. Считала это слишком лёгким наказанием. Просила, чтобы шаг за шагом, по этапу, до самых ворот ада. На её месте я бы тоже...

– А если я откажусь работать мебелью? Если уеду сегодня же?!

– Уезжайте. Скатертью дорога!

– Но месть? Ваше обещание Заикиной?!

– Теперь мы обойдёмся и без вас. С вами, не скрою, будет легче, проще, доступней. Но вы были критичны в первые дни. Теперь колесо вертится, мы справимся. А вы что, не желаете зла убийце невинного мальчика? Вору, грабителю?! Подонку мира сего?! Может быть, вы – не просто мебель, а меч Божий? Да вы и так не просто мебель, вы теперь нюансер, один из нас. Скажите, вы отказали бы Заикиной в её предсмертной просьбе?!

Алексеев встал:

– Не знаю. Даже помыслить о таком не могу.

Нет, думал он, стыдясь произнесенной лжи. Нет, я не отказал бы.

В дверях он обернулся:

– Вы правы, Любовь Павловна. Двум режиссёрам нельзя работать над одним спектаклем. Иначе ни тот, ни другой не захочет поставить своё имя на афишу. Нет, в таком подходе нет ничего хорошего.