Читать книгу - "Плач в ночи - Мэри Хиггинс Кларк"

В последний день января Дженни вернулась домой. Бет и Тина казались чужими - странно тихие, странно раздраженные.

— Тебя все время нет, мама.

В Нью-Йорке по вечерам и выходным она проводила с ними больше времени, чем здесь за прошедший год.

Многое ли Эрих подозревает насчет звонков Фрэн? Дженни отделалась уклончивыми фразами:

— Я просто вспомнила, что сто лет не говорила с Фрэн. Взяла и позвонила. Приятно, что она перезвонила мне, правда?

В тот вечер, после того, как Эрих ушел из больницы, Дженни набрала номер Фрэн. Та ликовала:

— У меня есть подруга, которая управляет детским садом неподалеку от Ред-Бэнка в Нью-Джерси. Там чудесно. Я ей сказала, что ты можешь преподавать музыку и искусство, так что, если хочешь, у нее есть для тебя место. Она подыскивает тебе квартиру.

Дженни выжидала.

Эрих готовился к выставке в Хьюстоне: начал приносить из хижины полотна.

— Эту я называю «Кормилица», — объявил он, держа в руках картину маслом в синих и зеленых тонах. Высоко среди ветвей вяза укрылось гнездо. К дереву летела птица-мать, держа в клюве червяка.

Гнездо заслоняла листва, так что птенцов рассмотреть было нельзя. Но каким-то образом зритель чувствовал их присутствие.

— Идея этой картины пришла ко мне в тот первый вечер на Второй авеню, когда я наткнулся на тебя с девочками на руках, — рассказывал он. — Лицо у тебя было решительное, тебе явно не терпелось отнести детей домой и накормить.

Голос у Эриха был нежный, он обнял жену:

— Ну, как тебе картина?

— Она прекрасна.

Дженни не нервничала рядом с Эрихом только в одном случае - когда созерцала его творчество. Это был мужчина, в которого она влюбилась; художник, чей дивный талант мог запечатлеть и простоту обыденной жизни, и сложные эмоции, сопутствующие этой простоте.

Деревья на заднем плане. Дженни узнала норвежские сосны, что росли рядом с кладбищем.

— Эрих, ты только что закончил эту картину?

— Да, милая.

— Но этого дерева нет, — указала она. — Ты же прошлой весной приказал срубить почти все вязы рядом с кладбищем из-за «голландской болезни».

— Я начал картину с тем деревом на заднем плане, но у меня не получилось выразить на полотне то, что я хотел сказать. А потом однажды увидел, как птица летит с кормом для птенцов, и вспомнил о тебе. Дженни, ты вдохновляешь все, что я делаю.

В начале у нее от такого заявления растаяло бы сердце. Теперь оно ее лишь напугало. За его словами неизбежно следовала фраза, от которой Дженни до конца дня будет трясти.

Долго ждать не пришлось. Накрыв картину, Эрих произнес:

— Я отсылаю тридцать холстов. Утром их заберут грузоотправители. Ты будешь здесь, чтобы проверить, что они заберут все картины?

— Конечно, я буду здесь. Где еще мне быть?

— Не язви, Дженни. Я подумал, что Марк захочет увидеться с тобой до отъезда.

— О чем ты?

— Сразу после того, как Люк вернулся во Флориду, у него был сердечный приступ. Но это не дает ему права пытаться разрушить наш брак.

— Эрих, о чем ты говоришь?

— В прошлый четверг мне звонил Люк. Вернулся из больницы. Предложил тебе с девочками приехать к нему в гости во Флориду. Сегодня Марк уезжает, чтобы провести неделю с отцом. У Люка хватило наглости подумать, что я разрешу тебе поехать туда с Марком.

— Как любезно с его стороны, — Дженни знала, что предложение было отклонено.

— Это не было любезно. Люк просто хотел забрать тебя туда, подальше от меня. Я так ему и сказал.

— Эрих!

— Не удивляйся, Дженни. Как ты думаешь, почему Марк и Эмили перестали встречаться?

— А они перестали?

— Дженни, как же ты слепа. Марк сказал Эмили: он понял, что не заинтересован в женитьбе и что нечестно отнимать у нее время.

— Я этого не знала.

— Мужчина так не поступает, если только у него нет мыслей о другой женщине.

— Необязательно.

— Дженни, Марк по тебе с ума сходит. Если бы не он, шериф потребовал бы провести расследование смерти ребенка. Ты же знаешь это, не так ли?

— Нет, не знаю. — Спокойствие, с трудом завоеванное в больнице, покидало Дженни. Во рту пересохло, ладони вспотели. Она почувствовала, что дрожит. — Эрих, о чем ты говоришь?

— Я говорю о том, что возле правой ноздри ребенка был синяк. Коронер сказал, что, вероятно, этот синяк появился до смерти. Марк настаивал на том, что, когда пытался спасти ребенка, делал это жестко.

У Дженни перед глазами вспыхнуло воспоминание о том, как Марк держит на руках крошечное тельце.

Теперь Эрих стоял рядом с ней, прижав губы к ее уху:

— Марк знает. Ты знаешь. Я знаю. У ребенка были синяки, Дженни.

— О чем ты говоришь?

— Ни о чем, родная. Просто предупреждаю. Мы оба знаем, какой нежной была кожа малыша. Как он размахивал кулачками в тот последний вечер. Наверное, сам поставил себе синяк. Но Марк солгал. Он прямо как отец. Все знали, как Люк относился к Каролине. Даже сейчас, приезжая сюда, он всегда садится в кресло с подголовником, чтобы видеть ее портрет. В тот последний день он собирался везти Каролину в аэропорт. Ей стоило щелкнуть пальцами, и он был тут как тут. А теперь Марк решил, что может провернуть такую же штуку. Так вот, не может. Я звонил Ларсу Ивансону, ветеринару из Хэннепин-Гроув. Он будет присматривать за моими животными. Нога Марка Гарретта больше не ступит на эту ферму.

— Эрих, ты серьезно?

— Да. Я знаю, что ты не хотела, но ты поощрила его, Дженни. Я это видел. Сколько раз он приходил в больницу?

— Дважды. В первый раз - сказать мне, что ребенка вернули в могилу, во второй - чтобы принести фрукты, которые Люк заказал для меня из Флориды. Эрих, ты что, не понимаешь? В простейшей, невиннейшей ситуации ты усматриваешь массу подвохов. Когда это кончится?

Не дожидаясь ответа, Дженни вышла из комнаты и распахнула дверь на западное крыльцо. За лесом угасало солнце. Качели Каролины покачивал вечерний ветер. Неудивительно, что Каролина здесь сидела. Ее тоже гнали из дома.

В ту ночь Эрих пришел в спальню вскоре после жены. Та была скованна, ей не хотелось быть с ним. Но он просто лег на бок и уснул. Дженни облегченно расслабилась.