Читать книгу - "Veritas - Рита Мональди"

Оркестр начал с вступления к арии Алексия. Главная часть исполнялась на лютне Франческо Конти, доброго друга Камиллы де Росси, который теперь сплетал свои арпеджио на фоне мрачного бормотания смычков.

Мы находились внутри Хофбурга, в славной императорской капелле, на репетиции «Святого Алексия». Звукам уже удалось привести мою дорогую супругу в расслабленное состояние и смягчить ее ужас от пережитой во дворце Савойского встречи.

Несколькими выразительными движениями локтем хормейстер усмирила массу контрабасов, успокоила скрипки и дала дорогу скромной лютне. Теперь Алексий пел страстные стихи, которыми пытался ослабить боль своей бывшей невесты. Много лет назад он покинул ее, и теперь, когда они встретились снова, она не узнала его:

Duot sofferto per amore

Perde il nome di dolor

Cangia in rose le sue spine

Più non ha tante ruine,

Più non ha tan to dolor…[44]

В то время как восхитительная мелодия смягчала мое сердце и душу, я вспоминал события прошедшего дня. С тех пор как в город прибыл Атто Мелани – еще до того, как я встретил его и вообще узнал о его присутствии, – моя спокойная, размеренная жизнь в Вене превратилась в ведьмовский котел: сначала – приключение со львами в Месте Без Имени, с его причудливым Летающим кораблем, затем прибытие турецкого посольства, наверняка с дурными намерениями (стоит только вспомнить о плане Кицебера, который собирался отрезать кому-то голову). Затем собственно прибытие самого Атто и его попытка ввязать меня в международный заговор во вред Евгению Савойскому (именно светлейшему принцу, великодушному работодателю моей супруги Клоридии!). И вообще, как называть его: Евгением Савойским или Собачьим Носом? Случайно ли Атто обронил это прозвище или нарочно? Едва аббат Мелани, спустя одиннадцать лет, снова появился в моей жизни, как я уже начал втайне ненавидеть его.

Duo! sofferto per a more

Perde il nome di dolor…

Наконец, мы узнали, что Кицебер обладает магическими способностями, которые использует при отправлении подозрительных кровавых ритуалов. И словно этого было недостаточно, у дервиша были какие-то темные делишки с человеком, который должен был принести ему чью-то голову и который, похоже, угрожал Клоридии. В семье даже появилось странное новшество: моя жена, долгие годы не произносившая ни слова о своем прошлом и своей матери-турчанке, вдруг стала разговорчивой и при этом обнаружила полезные знания о дервишах и их способностях.

Тем временем сопранистка Ландина, супруга Конти, исполнявшая роль нареченной Алексия, пела, сама того не зная, своему бывшему жениху:

Se dar voglio all'oblio

La memoria di lui, cresce l'affetto

E se cerco bandir dal cor l'oggetto

Di rivederlo piu cresce il desio…[45]

Что случилось бы, думал я, если бы Кицебер обнаружил нас в лесу на горе Каленберг? Принимая во внимание его тайные силы, я мог представить себе только ужасный конец. И если бы я сначала не лишился головы из-за какого-нибудь колдовства дервиша, мне в любом случае грозил суд и обезглавливание, поскольку я участвовал в планировании заговора против Евгения, главнокомандующего императорскими войсками, будучи в одной лодке с тайным агентом и врагом, французом, пусть и слепым, и беспомощным. Если как следует подумать, то письмо, в котором Евгений предлагал французам свои услуги, совсем не обязательно должно было возыметь желаемое действие: разве Илзунг и Унгнад, оба неверных советника Максимилиана II, не остались на своих постах даже после того, как император обнаружил их предательство? С учетом всего этого встреча с Мустафой, старым львом в Месте Без Имени, была всего лишь скромной прелюдией смертельных опасностей, которым я подвергался на протяжении нескольких последующих дней.

– Мастер трубочист, что-то вы сегодня бледны и задумчивы.

– Кто здесь? – Я молниеносно обернулся, сердце мое забилось быстрее.

Голос, так напугавший меня, принадлежал Гаэтано Орсини, веселому кастрату, другу Камиллы, который исполнял партию Алексия.

Оркестр сделал перерыв в репетиции, Орсини подошел поздороваться со мной, а я, погруженный в свои мрачные размышления, даже не заметил его.

– Ах, это вы, – с облегчением вздохнул я.

– Наверное, мне следовало сказать: бледны, задумчивы и крайне нервны, – поправился он, приветливо хлопая меня по плечу.

– Пожалуйста, извините, у меня был очень тяжелый день.

– Как и у всех нас. Мы, музыканты, очень долго репетировали во второй половине дня и очень устали. Однако нужно сцепить зубы покрепче, иначе мы осрамимся на выступлении перед нунцием и император велит выпороть весь оркестр, – с ухмылкой ответил мне Орсини.

– И бедную Камиллу тоже, – добавил я, тщетно пытаясь заразиться от Орсини хорошим настроением.

– О нет, ее-то уж точно нет, – ответил он со своеобразной улыбкой.

– Нет? В виде исключения он пощадит хормейстера Химмельпфорте?

– Разве вы не знаете? Наша подруга – ближайшее доверенное лицо их императорского величества, – приглушенным голосом произнес он.

Какое-то мгновение я молчал, испуганно переглядываясь с Клоридией.

– До сих пор Камилла писала для императора одну ораторию в год, – продолжал Орсини. – Вместе это получается четыре оратории, и она никогда не просила оплаты. В этом кроется загадка, потому что его императорское величество не жалеет средств, когда речь идет о придворной капелле. Он нанял всех семьдесят шесть музыкантов своего отца, более того, он даже ангажировал дополнительно еще нескольких, в основном скрипачей, так что у нас получается сто семь скрипок, что очень необычно для Европы. Не говоря уже об опере, открытой три года назад. Ведь после османской осады двадцать восемь лет тому назад в Вене не осталось оперного театра, который бы заслуживал этого названия.

При Иосифе I, по словам Орсини, Вена стала столицей итальянской мелодрамы, сколь возвышенной, столь и развлекательной, а также арлекинад, пантомим, балета, театра теней, канатоходцев etc.[46]Опера – самая успешная в Европе: четырнадцать представлений в год и более, полна известных имен среди певцов, композиторов и инструменталистов.