Читать книгу - "Римский Лабиринт - Олег Жиганков"

Конечно, далеко не все из этого кружка выбились в большую политику, но некоторым, шаг за шагом, удалось-таки достигнуть головокружительных высот. И с этой высоты один из них вспомнил Толянову халявную выпивку и дал его бизнесу зелёный свет. Вскоре небольшие киоски и кафешки «У Толяна» стали неотъемлемой частью нового московского ландшафта.

Однако, несмотря на такой успех и внешний лоск, Толян не был счастлив, и Анна, как никто другой, знала это. Временами на него накатывало депрессивное настроение, и хотя в такие дни он и не прекращал работать — ибо знал, что если остановится, то утонет в волне депрессии, — но, работая, не переставал пить.

«Я ведь настоящий предатель, — заявил он однажды Анне, которая прикладывала все силы, чтобы вытащить его из очередной депрессии и запоя. — Я предал всё, во что верил. Столько лет являюсь убеждённым вегетарианцем — и никто в Москве не продаёт так много мяса, как я. Я — эстет и сын двух художников, а мои рестораны выглядят настолько вульгарно, насколько желает этого толпа. Я вырастал на принципах нестяжания, а теперь стою во главе финансовой империи. Да и женился я, как известно, на деньгах… Вот им и служу. А они мне — ни хрена не служат».

Жена Толяна, Антонина, выросла в богатой семье популярного генерала и с детских лет была испорчена по полной программе. Она была неплохим, в общем-то, человеком, но с лёгкостью, присущей малым и капризным детям, её настроение менялось, что раздражало её саму и стояло главным препятствием между ней и мужем. Антонина, на деньгах которой и было построено финансовое чудо Толяна, несколько раз пыталась вмешиваться в управление бизнесом. И всякий раз это заканчивалось реальной перспективой финансовой катастрофы. Если бы не вмешательство Анны и её аналитические мозги, то империя Толяна прекратила бы своё существование, не родившись на свет. Все трое — Толян, Антонина и Анна — понимали это, хотя в разговорах об этом никогда не упоминалось. В результате Тоня совершенно отстранилась от бизнеса и всецело предалась другому увлечению — тратить заработанные мужем деньги.

Она сделала себя именно тем, кем желала быть, — олицетворением нового русского высшего общества, основным занятием которого являлась трата денег и передача сплетен о том, кто потратил больше. В этом отношении Антонина мало кому из новых русских уступала. Она покупала спортивные автомобили, лошадей, произведения искусства, одежду от самых дорогих дизайнеров — всё, что могли купить деньги. Её недавним широким жестом была полная замена всей мебели в доме. Она велела выкинуть новую мебель, специально спроектированную для неё итальянскими дизайнерами, заменив ту на настоящую фламандскую мебель начала XVIII века. Новость об этом, как лёгкая зыбь, пробежала по обществу и напитала родники завистливых светских сплетен. Ради такого удовольствия Антонине не жалко было выбросить на ветер миллионы. А самой ей в глубине души не нравилась уже и эта — тёмная, мрачная и неудобная — фламандская мебель, и она уже подумывала над тем, чем заменить её на этот раз.

Толян не разделял спортивного интереса жены к транжирству. Его наводили на сон разговоры Антонины о модных замках в Шотландии, виллах на Адриатике, которые другие дарят любимым в подарок на день рождения. Всё, чем жила Антонина, казалось ему скучным и пошлым. Стена отчуждённости между супругами росла год от года вместе с их капиталом. Он купил-таки ей виллу на Адриатике на день её рождения, и они на своём собственном самолёте полетели туда на выходные. Когда, в первый и последний раз, Толян сидел на террасе своей виллы, обозревая бескрайнюю лазурь тёплого моря и слушая болтовню Антонины о последней моде и о почти невидимом купальнике баснословной стоимости, он думал о том, о чём часто думал в последнее время. Развестись с Антониной он не мог, потому что большая часть бизнеса была записана на её имя, но и жить так далее у него не было сил.

Следующим утром, сославшись на неотложные дела, он улетел в Москву. Антонина вовсе не возражала — она уже успела познакомиться с местными «новыми русскими», а некоторых знала ещё по Москве. Таким образом, у неё было общество — и это было всё, в чём она нуждалась. Толяну иногда казалось, что она существовала только до тех пор, пока была отражена в чьих-то глазах, пока кто-то смотрел на неё, видел её. А если бы все разом отвернулись, то исчезла бы и она. Таким же образом дух древних египтян — ка — жил в изображении, покуда кто-то это изображение созерцал.

Толян поехал тогда прямо к Анне домой, не зная, примет она его или нет. Они провели выходные в маленькой московской квартире — и были счастливы, как никогда ещё в своей жизни счастливы не были. Это было шесть лет назад…

Анна плеснула в кофе одну ложку виски и приблизилась к Толяну.

— Тебе нужно отдохнуть, — сказала она, разглядывая его измождённое лицо, пока он пил свой кофе.

— Нужно, — согласился он. — Но давай лучше поговорим о тебе. Я-то уж думал, что Ассоль нашла наконец своего Грея.

Анна улыбнулась. С детских лет она помнила сон, который почти нисколько не потускнел в её памяти. В этом сне она была на какой-то маленькой, унылой лодке, с маленькими, унылыми людьми. И лодка эта плыла, как Анна была почему-то уверена, туда, куда никто не хотел плыть. И вдруг из тумана навстречу им выплыла прекрасная яхта, и Анне сразу стало ясно, что эта яхта была послана за ней, чтобы спасти её от несчастий. Анна рассказала когда-то об этом сне Толяну, и он с тех пор в шутку называл её Ассолью, намекая на «Алые паруса» Александра Грина.

Она не помнила, как выглядел капитан той загадочной яхты, посланной ей на выручку. Помнила только, что в его присутствии она чувствовала себя счастливой. С ним она должна была уплыть от всех своих горестей и напастей.

— Неужели всё действительно так… безнадёжно? — поинтересовался Толян, видя, что глаза Анны покраснели. — Я видел его фотографии — выглядит вполне по-мужски.

«Ты тоже выглядишь вполне по-мужски», — хотела сказать Анна, но вовремя сдержалась.

— А я знаю, о чём ты сейчас думаешь, — сказал он.

Анна улыбнулась. Значит, он услышал её. С детских лет они играли в эту игру, единственным условием которой была честность. Они были очень близки, эти два человека, и оба не понимали, почему в их жизни всё произошло так, как произошло, а не иначе.

— Я уже думаю о другом. Как поживает Тоня? Как дочка?

— Прекрасно, — буркнул Толян. — Отдыхают на Мальдивах. И всё-таки, я что-то не совсем понимаю насчёт этого, как его там, Винченцо… Неужели всё так плохо?

— Ну почему же плохо? Просто он… другой. Да и вообще — он мне не ровня. Он — аристократ до мозга костей, а я — крестьянка. И, ко всему прочему, он скоро станет священником.

— Кстати, о священниках и «голубой» крови, — вспомнил что-то Толян. — Я тут недавно получил-таки сведения о смерти моего прадеда.

Анна подняла голову.

— Неужели? — удивилась она.

Она была рада сменить тему разговора. С детских лет ей нравилось слушать семейные истории Толяна, вращающиеся обычно вокруг удивительной жизни его прадеда. Толян говорил Ане, смеясь, что его дед тоже был хакером, потому что на иврите «хакер» означает «мебельщик», или «мебельных дел мастер». Родившись в семье бедняка-сапожника, проводящего больше времени в изучении Торы, чем в делах семьи, прадед Толяна сам, своим тяжёлым трудом, скопил капитал. Со временем выстроил мебельную фабрику на окраине Загреба.